Александр Дугин

Радикальный Субъект и метафизика боли

(Выступление философа Александра Дугина на международной научной конференции "Against Post-Modern World")

Тема Радикального Субъекта на нашей конференции впервые встала в центре систематического научного обсуждения. Эта тема является чрезвычайно новой. Хотя я написал несколько работ на эту тему, в частности, «Радикальный субъект и его дубль»[1], и прочитал несколько лекций, системного научного обсуждения в представительной философской среде ранее происходило. В каком-то смысле это первый опыт.

Я разобью свой доклад на две части.

Первая часть – экзистенциальное введение в проблематику Радикального Субъекта. Вторая – соображения касательно возможности рассмотрения фигуры и роли Радикального Субъекта в неоплатонической топике.

Введение в проблематику: эмпирико-экзистенциальный аспект

Введение в зону мышления о Радикальном Субъекте может проходить через обращение к конкретному историческому и эмпирическому опыту: это опыт существования (обособленого/дифференциированного, по Эволе) человека в условиях Конца Времен, в эсхатологическом эоне.

Практически все сакральные традиции описывают определенный эсхатологический период, когда духовная реализация, инициация и контакт с Первопринципом (в религиях часто речь идет о «спасении») становятся проблематичными или вообще невозможными. В Евангелии от Марка есть утверждение, что если бы Бог не сократил время царствования антихриста, сатаны в мире, время последнего вырождения, то никто бы не спасся[2]. Так мы узнаем, что из милости Бог сокращает период существования в исключительно негативных  космических условиях. Для нас важно сейчас, что такие условия, при которых сама по себе «не спаслась бы никакая плоть» возможны, и Традиция о них знает.

Идея Радикального Субъекта рождается из внимательнго рассмотрения онтологии этого периода. Касательно идентификации этого периода важно следующее: в ходе этого отрезка времени невозможно спастись вообще никак -- ни с опорой только на себя (в христианстве это вообще невозможно, хотя в других традициях возможно), ни с опорой на благодать Господню. Локализация этого особого эсхатологического эона во времени и в пространстве, а также его идентификация с той или иной социально-политической системой в ту или иную эпоху  – это вопрос открытый и дискуссионный. Разные традиции видят это по-своему. Отрицательные условия в христианстве соответствуют приходу антихиста. Для староверов процесс апостасии был активно запущен, начиная с Никоновской справы, а для крайних староверов-беспоповцев «духовный антихист» тогда и пришел в мир. В свою очередь, среди беспоповцев до крайности доводят метафизику отчаяния и богооставленности экстремальные течения – такие как бегуны (странники) и нетовцы (Спасово согласие). Для многих новообрядцев из РПЦ последние времена явственно настали в 1917 году и в примыкающие к нему советские эпохи. Для иудеев аномальное время – вся эпоха галута. Для мусульман-шиитов – время «гайбы», сокрытия имама и его тайного света. Индусы говорят в этом случае о Кали-юге. Так или иначе, все традиции знают об этих временах, призывают готовиться к ним и думать о них.

У меня лично опыт наиболее острого переживания такого времени был в конце 70-х - в начале середине 80-х годов. Я вполне допускаю, что это было весьма субъективно, но от этого ценность опыта не умаляется. Опыт существования в позднесоветский период, где-то до 1982-1983 годов, представлял собой пробуждение в чистом аду, посреди ничто. В этих условиях и родилась идея Радикального Субъекта. Позднее, восприятие окружающего мира, космической и социальной среды, сущего как такового несколько поменялось, острота опыта стерлась, но идея пустила глубокие корни и сохраняет свое фундаментальное значение до сих пор. Видимо, потому, что имеет глубокую эйдетическую обоснованность и резонирует с острыми гранями глобальных метафизических структур.

Мир без Традиции

Что означает полностью закрытый для духа, наглухо запертый сверху мир? Мир без возможности спасения? Это среда, где вообще больше нет Традиции или даже ее останков. Нет совсем, ни в каком качестве. То, как Рене Генон описывает современный мир, предполагает, что все-таки отдельные элементы Традиции сохраняются. Они становятся чрезвычайно редкими, исключительными, но они есть. Но представим себе мир, в котором Традиции нет вообще. Чтобы мы ни делали,  прорваться к ней нельзя. Более того, никак и ниоткуда невозможно узнать ничего о самой Традиции, и поэтому мы даже не знаем, что мы чего-то лишены – настолько мы этого лишены. Хайдеггер писал, что иногда ночь становится настолько густой, что люди вообще забывают, что это ночь – так отвыкли они от света.

Такое бытие конституирует совершенно специфические условия, специфическую онтологию, со всех точек зрения и со всех сторон оторванную от мира Традиции. Это мир, в котором вообще нет сакрального. Никак, нигде, ни в каком уровне, ни в каком качестве. Можно предположить, что Ницше находился под глубоким впечатлением от аналогичного опыта, когда она провозгласил «смерть Бога».

В таком мире, где нет выхода, так как не было входа, -- а в моей личной судьбе этот был позднесоветский период, -- внезапно, вдруг (здесь самое время вспомнить о термине «exaifneV» и его метафизическом значении в неоплатонизме, начиная с «Парменида» ) вспыхивает точка радикального несогласия с самим фактом существования в безальтернативно данном онтическом и онтологическом контексте. Поднимается тотальный отказ от пребывания в этом мире в целом – со всеми его непосредственными и опосредованными структурами. Очень важно подчеркнуть, что этот отказ,  мучительный удар,  внутреннее взрывное восстание не базировались на чем-то, что распологалось бы вне данной мне среды – за ее пространственными или временными пределами.  Глубинное, почти химическое отторжение среды не имело никакого основания. Можно было бы представить, что, например, по линии семьи кто-то принадлежал к аристократии, либо к духовному сословию, либо к какому-то этническому, религиозному или идеологическому меньшинству, к среде, в которой, пусть тайно и скрыто для внешних глаз, но передавались коды иной социальной группы, транслировались алгоритмы иной идентичности. Тогда у протеста были бы основания, и «вдруг», «внезапно» были бы логичны и являлись бы верхним слоем более глубоких, но вполне понятных психологических и социальных механизмов. Я был рядовым гражданином Советского Союза, родившимся в СССР от советских атеистических вполне конформистских родителей среднего класса, воспитанным в советской среде, прошедшим обучение и получившим воспитание в советских образовательных институциях. Немало важно, что я русский, то есть никаких иноэтнических влияний, объясняющих внезапный взрыв дистанции, не могло быть. Никакого иного фактора – внешнее влияние, круг контактов, те или иные связи или спонтанные интересы, который мог бы объяснить это радикальное отторжение от среды, не было. Я был частью среды на всех уровнях и на всех направлениях, и не знал ничего, кроме неё. В свое время Артюр Рембо, испытывавший в ранней юности очень похожий опыт (но в совершенно иных условиях и в иных исторических декорациях), сокрушался, что не имеет в своем роду ни одной капли благородной крови, которая могла бы объяснить ему пронзительное ощущение собственной инаковости в отношении окружающего. Ни одной капли…

Я не знал никакого другого мира, кроме русско-советского. Но все, что меня окружало – небо, земля, мир, люди, социальные отношения, здания, механизмы, речи, дисциплины, потоки информации, картины, пейзажи, все это абсолютно, тотально отвергалось. Воспринималось как ядовитое наступающее со всех сторон ничто, как полностью лишанное всякого смысла и всякой логики слепая агрессия мрака. Это, наверное, можно сравнить с картинами из «Путешествия на край ночи» Луи-Фердинанда Селина[3]. Я обнаружил себя внезапно в сердце ночи, у которой не было края. Проявившись в сердце ночи, я не получил никой вести, никакого завета, никакого путеводителя относительно того, как оттуда выбираться, а также кто я, зачем я, где я, как все это случилось и что происходит….

Чистый опыт тотального нигилизма. Окружающий меня мир отбрасывался не почему-то, не по какой-то причине, а просто так. Без всякой причины, без всякой внутренней или внешней опоры. И отсутствие опоры (вот теперь самое главное!), отсутствие самой возможности не то что спасения, а какого бы то ни было далекого отблеска Традиции, было концептуально поставлено в центре моего бытия и положено в основу систематического мышления.

Из этого постепенно и кристаллизовалась концепция Радикального Субъекта, т.е. постулирование существования носителя Традиции без самой Традиции, вне традиций, в неведении о самом факте существования Традиции, за ее пределами.

Два способа получения философского огня

Несколько позднее, когда я познакомился с герметической литературой, я набрел на описание двух способов получения «филофоского огня». Первый способ – когда субстанция ввергается в огонь и зажигается в нем, какой бы она ни была, так как сам огонь чрезвычайно силен. Если мы оказываемся в мире Традиции спонтанно, то какими бы ни были сырыми наши души, Традиция их просветит, высушит и зажгет. Если она жива, и огонь горит весело и яростно, то трансформаиции, сакрализации подвергается почти любая душа – как бы ни были сыры «дрова». Если она еле тлеет, то огнем займутся только сухие и приспособленные к этому бруски дерева. Традиционное общество иерархично. В нем с необходимостью присутствуют религиозные институты и ритуалы. Преобладают сакральные законы и духовно обоснованная этика. Традиция  интегрирует нас в себя с появления на свет помимо нашей воли, помимо воли окружающих, и мы, в конечном итоге, преодолеваем самих себя и становимся чем-то ценным.

Но есть второй способ зажигания философского огня – с помощью абсолютного льда. Здесь, наоборот, нечто кладется в зону радикального холода, хоронится во льдах, опускается в пустоту, но в этих экстремальных условиях внезапно осознает отличие от этой пустоты и внутри нее спонтанно вспыхивает самодвижущийся огонь. Гераклит писал, возможно, об этом: «Человек в ночи себе зажигает свет».  Он делает это, потому что мир больше не дает ему света. Потому что он осознает себя в сердце ночи. Это не свет природы, это свет против природы, le feu contre nature.

Концепция Радикального Субъекта может быть описана как рождение философского огня под воздействием стихии абсолютного льда. Ситуация, когда философский огонь рождается не благодаря Традиции, а напротив, в условиях ее полного отсутствия, в условиях предельной десакрализации, в сердце ночи. Вкус сакрального в данном случае пробуждается не от того, что сакральное есть и оно пылает своей нуминозной мощью, а когда наоборот его нет вообще.

Радикальное «Я»

Когда мы переводим тексты о Радикальном Субъекте на английский, возникает вопрос как точно это осуществить. Radical Subject? Совсем не то, поскольку немедленно отсылает нас в субъект-объектную топику Декарта и Нового времени, и даже в лучшем случае – в Средневековую схоластику. Поэтому одной из версий перевода может быть  «Radical Self».

Высшее «Я», по контрасту с низшим, эмпирическим «я», может пробуждаться двумя описанными способами. Радикальное «Я», как синоним философского огня, противоприродного огня, Радикальный Субъект – это то, что пробуждается только льдом, -- не благодаря Традиции, но вопреки ее отсутствию.

И вот дальше возникает очень непростой вопрос: если нечто отбрасывает абсолютным образом несакральный мир, но само по себе не является сакральным, то что это такое?

Если бы нам были переданы какие-то элементы Традиции, ее коды, и мы оказались бы в ситуации, где Традиция чрезвычайно слаба или даже вообще отсутствует, можно было бы помыслить себе разные сценарии поведения – вплоть до восстания против этого отсутствия или слабости Традиции. Это объяснялось бы тем, что мы мыслим себя ее представителями и опираемся на нее даже в безнадежных и отчаянных ситуациях.

Но как понять ситуацию, когда мы восстаем против отсутствия Традиции, не будучи ее представителями? От лица чего мы это делаем? Кто в нас, или что в нас, что за инстанция за этим стоит?

Задаваясь этим вопросом, мы принимаемся за философскую интроспекцию; но и внутри, там внутри, – в душе, в сознании, в сердце, в мышлении -- не видим, не встречаем ничего, что объясняло бы нам внятно это отторжение. Ничего, потому что наше содержание полностью сформировано социологически, отнологически, психологически тем миром, в котором мы живем и которым сформированы.

 Значит, исток отторжения наличного обоснован не тем, что внутри нас находится нечто отличное и особое от всего – ведь все, что находится внутри, в личности отражает то, что находится во вне ее, а в нашем случае – это полностью десакрализированная среда, мир, начисто лишенный сути. И конституирует он таких же существ, вполне удовлетворенных круговращениями его бессмысленных циклов и ангажированных в его бессодержательные (с духовной точки зрения) процессы. Мы ищем вовне и внутри объяснения, но не находим ни там, ни там ничего…

Анатомия ностальгии

Это порождает специфическое чрезмерное напряжение, выражащееся в абсолютной боли. 

Если мы рассмотрим греческое слово «ностальгия», мы заметим, что оно состоит из двух частей νόστος – «родная земля» и άλγος – боль. Ностальгия – это, дословно, «боль по родной земле». Опыт, который лежит в основе обнаружения присутствия Радикального Субъекта, это, безусловно, άλγος , боль, причем дикая невыносимая боль, чудовищная, удушающая тоска. Внутри этой боли ты понимаешь только одно - что здесь ты абсолютно чужой. Но вот вопрос: а где и кому ты не чужой? Ответа нет. Есть άλγος, но нет νόστος. Такая ностальгия, где νόστος отсутствует.  Охватывая горизонт всего того и тех, где и для кого ты являешься чужим, ты видишь, что ты таким являешься везде и для всех, всегда и везде… Боль начинает расти,  захватывать все больше и больше, пока она не поглощает все – и субъект, и объект, и внутреннее, и внешнее…  Это даже не хайдеггеровский Angst, ужас. Это что-то другое.

В центре этой боли кристаллизуется определенная зона, фигура, которая и была довольно условно названа «Радикальным Субъектом». Она определяется как то, что, не принадлежа Традиции, без Традиции существовать не может.

Здесь встает вопрос: что делать в такой ситуации? Каким образом решить эту проблему? Как спастись, когда двери спасения закрыты? Тут лежат корни очень плотной, густой философии.

Встреча

Экзистенциальная предыстория для понимания появления концепции Радикального Субъекта очень важна. Продолжу ее изложение. Находясь в таком необъяснимом состоянии беспричинной, но нестерпимой боли, ситуация приводит меня к контакту с людьми, которых, с точки зрения здравого смысла и социологических закономерностей, в позднесоветском обществе быть просто не должно. Это люди, которые знали Рене Генона, Юлиуса Эволу, герметическую традицию, суфизм, изучали традиционализм, и которые, по своему существу, были носителями строго того же самого травматического экзистенциального опыта. Именно опыта, он-то и лежал в основе всего – их познаний, их позиции, их жизни. Не знания, не культура, не эстафета поколений, не какие-то особенности биографии, происхождения или внешние влияния двигали ими и заставили их обратиться к Традиции: это была боль, жуткая, невыносимая, гигантская, невместимая боль. И это было главным, и читалось немедленно. Это был круг, который не имеет подлинного имени, иногда его называют «кружок московских метафизиков», иногда «группой Южинского переулка». Сами себя они никак не называли.

 Вот тогда, после этой встречи, которой не могло произойти, проще было отыскать иголку в стогу сена, но не могло и не произойти (уже по логике Радикального Субъекта), появилось ясное и развернутое объяснение того, что это за боль и почему я ее испытывал. Здесь проявился образ νόστος  – того самого места, отсутствие которого, удаленность и порождало чувство безумной боли. От этого круга я получил подробное описание Родины, νόστος. Это была структура Традиции, данная в форме ее тщательной реконструкции. Это был традиционализм. Стало ясно, чего не хватало: мира, который был описан у Генона, Эволы, у других традиционалистов как нормативный. Сакральность, иерархия, касты, суверенная доминация духа над материей, вечность и бессмертие. Прямой контакт с Божественным. Свобода души от телесных уз. По словам  Платона, «Уран это взгляд в Небо». In Excelsis. Опыт Урана. Душа, стоящая и не падающая (anima stante e non cadente). Вертикальность мужского начала. Нежная близость бездн. Инициация. Сияющий лик смерти. Эйдетические ряд символов, тянущиеся в живую зону потустороннего. Опыт открытых миров и мириадов невидимых существ. Невидимое стало видимым, чтобы видимое стало невидимым.

Но что важнее всего: ностальгия предшествовала в этом процессе знакомству (пусть теоретическому и умозрительному, это как раз было не так важно – ум, согласно неоплатоникам, и есть священный центр души, обратив свой «взгляд к Небу», он встает на правильный путь) со структурой νόστος.

Два пути - две метафизики

И вот здесь можно было пойти двумя путями. С одной стороны, обрадовавшись, что нам дали Традицию в качестве образца, снабдили картой, ориентирами, целью, мы могли бы отправиться ее искать. Это правильный путь. И мы пошли. В направлении центра.

Но было нечто, что еще сохранилось, не исчезло, не забылось, и  продолжает напоминать о себе, притягивать к себе внимание. Второй путь – поиск источника боли, которая привела к традиционализму, исследование ее природы, ее структуры, ее истоков. Что же это было?

  Для меня метафизика условно разделяется за две части. Это метафизика Традиции, как карта описания νόστος  – родного правильного места, безусловного идеала. И вторая часть: фиксация на инстанции, которая служила (и служит) причиной боли; можно назвать это «метафизикой боли».

Можно было развивать эту линию в сторону традиционализма. И я этим занимаюсь. И мы все этим занимаемся. А можно было в сторону боли. На основе осмысления той инстанции, той силы, которая причиняла боль, вокруг концепта Радикального Субъекта была построена Новая Метафизика.

Традиционализм и боль

Радикальный Субъект  - это философский огонь, рожденный льдом, но это другой философский огонь, чем тот, который рожден огнем. Философский огонь, рожденный огнем – это Традиция, а философский огонь, рожденный льдом, - это традиционализм. Традиционализм отражает как раз тот порядок следования, который уходит корнями в Радикального Субъекта. Традиционализм проявляется не в мире Традиции, а в мире без Традиции. И традиционализм взыскует Традиции безо всяких оснований с ее стороны, исходя из ее отсутствия. Традиционализм реконструирует Традицию именно потому, что ее нет или она исчезает на глазах. Но традиционализм не просто ищет Традицию, он хочет найти ее в ее полноте, и поэтому огненно воссоздает эту полноту. Он знает, что хочет найти еще до того, как он найдет хоть что-то. Откуда знает? Почему ищет? Кем он уполномочен делать это?

 Традиционализм -- это именно реконструкция νόστος, а не νόστος. Традиционализм рождается не из-за знакомства с «родным местом», а из чего-то другого. Он рождается из опыта чистой нехватки. В традиционализме ничего не передается, по меньшей мере, начинается всё не с передачи. Обратите внимание, traditio от глагола tradire,  передавать, то есть «предание», «передача». Но боль не была передана никем никому из нас.  Боль никто не дал, не передал. Боль была. Это нечто другое, нежели Традиция.

Получается: традиционализм – это очень особая «традиция», парадоксальная «традиция», основанная не на непрерывности и передаче, но на разрыве, на том, что Ю.Эвола называет «разрывом уровня» (la rotturra del livello). Не трансмиссия чего-то, что лежит в основе боли, а наоборот, отсутствие всякой трансмиссии порождает боль. Отсюда помимо классической конвенциональной метафизики традиционализма, изложенной в метафизических, религиозных и философских учениях, возникла идея другой метафизики, Новой Метафизики. Эта Новая Метафизика сосредоточена целиком и полностью на исследовании природы и структуры источника боли. Это второе направление, оно идет параллельно первому (более конвенциональному). Я их не противопоставляю.

Аналогии Радикального Субъекта

Снова: Радикальный Субъект есть тот философский огонь, который родился вопреки огню и без всякой опоры на внешнее и внутреннее. Это не дар, потому что боль не может быть даром. Это не преемственность. Довольно легко представить аристократа, или представителя какого-то другого этноса, оказавшегося в чужеродной среде, чья ненависть к окружающему подвигнут их к дифференциации, обособлению, сделают «обособленными людьми» и, тем самым, заставят искать или конструировать альтернативы. Кровь, память, культура, религия – даже в малом объеме - как тонкий след способны в определенных обстоятельствах привести к сходной экзистенциальной феноменологии. И в этом случае было бы все понятно, ностальгия была бы прозрачной; было бы обосновано и место, νόστος, и форма передачи маршрута, и педагогика ненависти и нигилизма.

Но как себе представить ситуацию, когда нет «до». Никаких предварительных инстанций. Есть только факт безумной, бесконечной, невыносимой онтологической боли – без причины и основания; боли, основанной в самой себе... Именно это ложится в основу Новой Метафизики. Далее, при сопоставлении этого интеллектуального настроя с материалами Традиции, приходим к выводу, что Радикальный Субъект если и имеет некоторый аналог среди фигур и персонажей Традиции, то в довольно закрытой и тревожной сфере, относящейся к наиболее сложным, запутанным и неясным уголкам самой метафической карты. Если искать в сфере Традиции какие-то отдаленные аналоги, то можно вспомнить некоторые образы, которые представляют собой аномалию, разрыв в логике метафизического и сакрально-исторического нарратива. Например, те фигуры, которые открылись раньше своего времени: такие как Мельхиседек, царь Салима; которые ушли из жизни странным образом (Энох или Илия); или такие как исламский Хизр, осуществляющий странные и аномистские действия, становящиеся понятными только на каком-то ином, нарушающем логику функционирования сакрального космоса уровне бытия.

Можно попытаться сопоставить Радикального Субъекта с образами из иного контекста, например, философии. Здесь ближе всего будут концепты Ницше, особенно когда он произносит наиболее энигматические пассажи о Свчерхчеловеке. В одном месте он называет Сверхчеловека «победителем Бога и ничто». Юлиус Эвола, со своей стороны, писал об этой формуле в «Оседлать тигра»[4].  Кстати, сам Эвола, традиционалист без Традиции, фигура в этом смысле очень показательная и чрезвычайно созвучная проблематике Радикального Субъекта  во всех отношениях и на всех этапах своей жизни (особенно ранний нигилизм и поздний анархизм справа).

«Победитель Бога и ничто» – эта формула дает нам философское представление о Радикальном Субъекте в особом ракурсе. Смысл этой фразы довольно понятен. «Победитель Бога» - тот, кто оказывается в ситуации без Бога, где Бога нет. Нет сакрального. Мир утратил смысл, распался на фрагменты, так как без Бога, придающего миру порядок, он перестает быть космосом (это прекрасно понимают постмодернисты – М. Конш пишет, что «мир больше не мир, а экстравагантный ансамбль»). Что обнаружилось без Бога? Только ничто. «Победив» Бога, мы выпустили наружу ничто. И столкнувшись с ничто, мы обнаружили, что мы не ничто. Но тогда кто или что мы? Этим вопросом задавался еще Кириллов в «Бесах» Достоевского. Эвола и его коллеги посвятили в коллективной монографии  группы «UR» любопытный анализ данной темы в статье «Кириллов и инициация»[5].

Я исследовал эту концепцию и некоторые параллели в ряде работ -- в первую очередь, «Радикальный Субъект и его дубль»[6], важный раздел есть в «Постфилософии»[7], отдельные моменты в разработках по «Четвертой Политической Теории». Некоторые тексты по Новой Метафизике до сих пор не опубликованы в силу ряда причин. Тема захватывающая и в чем-то завораживающая, но и невероятно опасная, в то же время.

Умный космос неоплатонизма

Теперь к платонизму. Неоплатоническая модель, которую можно в определенном приближении соотнести с традиционалистской картой онтологии и метафизики, начинается с en, Единого, стоящего радикально выше сущего (on), а поэтому апофатического. Дамаский прибегает даже к такой формуле «Сверх-Единое» и предпочитает говорить о Невыразимом (αρρετος), настолько он стремится очистить en от каких бы то ни было аттрибутов. В том числе и от него самого.

Вслед за «Парменидом» Платона, неоплатоники дружно утверждают, что en не есть, оно сверх-есть. Это его принципиальное свойство. Потому что оно радикально выше и первичней, чем бытие. Оно абсолютно трансцендентно (επικεινα) и апофатично. en не смешано и не причастно ничему. Ниже его все смешано и причастно, хотя и относительно и на каждом уровне проявления в разных пропорциях.

Неоплатонизм оперирует с тремя базовыми моментами, объясняющими устройство метафизики и онтологии: μονη («неизменное сохранение тем же самым»), προοδος («выход за свои пределы», на латыни emanatio), επιστροφη (возврат в изначальное состояние). На таком циркулярном порядке устроено бытие. При этом en, не участвуя и не пребывая ни в чем и нигде, озаряет собой все бытие. Интенсивный контакт с трансцендентным и неприкосновенным en конституирует божественные «генады», то есть лучи сопричастности с тем, к чему ничто не может быть сопричастно. «Генады» различаются между собой по степени насыщенности апофатическими лучами и образуют множественные иерархические уровни бытия, нисходящие постепенно от en в сторону космоса - и так вплоть до его пределов. Пределом всего процесса развертывания en служит материя (чаще всего неоплатоники понимают ее в духе Аристотлея как υλη, а не как платоновскую χορα).

Единое исходит (προοδος) из себя и конституирует Единое-Многое. Оно же Сущее. Здесь начинается область Ума (Νους), ноэтический космос или сфера высших божественных генад. Зона божественного Ума бескрайняя и обширная и, начиная с неоплатоника Ямвлиха через Сириана до Прокла и Дамаския, ей уделяется центральное значение в рассуждениях философов этой школы.

Выделим самое общее: в Уме есть три основных уровня – высший умопостигаемый (nοετος), средний – умопостигамый/умопостигающий (νοετος νοερος) и нижний умопостигающий (νοερος) или демиургический. Иерархия здесь подчеркивает Платоновскую версию происхождения космоса: демиург созерцает идеи и творит по их подобию мировую душу и космос. Поэтому то, что постигается умом (интеллигибельное), стоит выше того, что его постигает (умопостигающее, интеллективное). В структуре Ума (Νους) высший уровень умопостигаемого остается всегда тождественным самому себе, на среднем уровне он выходит за свои пределы, а дойдя до умопостигающего, возвращается назад к истоку.

Ум – это второе начало. Оно же есть сущее, единое-многое, единое-двойственное, единое-тройственное. Из всего сущего это самое единое и самое высшее.

На нижнем уровне Ума располагается демиургическая зона, которая повторяет весь процесс – сохранение, выход за пределы, возврат. Демиург испускает богов (новые боги), которые делятся на три главные категории – сверхкосмические, азональные (или свободные) и внутрикосмические. На всех уровнях повторяется сохранение в себе высших начал, выход за пределы средних и возвращение низших, замыкая цикл, снова к высшим. Такой умной жизнью живет божественный космос.

Далее, демиург творит мировую душу, ψυχη, в которой единое и многое уже расходятся; единое на стороне души, многое на стороне феноменального космоса.

Три начала Единое, Ум, Душа составляют главную триаду. И в ней снова три момента – постоянство, исхождение, возвращение.

На уровне души и в каком-то смысле под ней, на ее периферии располагается мир эйдетических серий, нисходящих к материи. Тела - это эйдетически оформленная материя, со всех сторон окружаемая и опекаемая интенсивной божественной жизнью. Боги, ангелы, демоны, герои, души пронизывают мир стрелами посвящения низших в высшее и передают умную жизнь от высших к низшим. Чувственный космос есть не просто копия, икона умного космоса, но и его живое выражение. Поток становления, череда смертей и рождений и снова смертей, есть замкнутое на себе отражение иного, вертикального времени, которое развертывается перпендикулярно времени космическому и состоит из постоянства вечности, выхода за пределы и возврата.

Человек закрывает глаза

Человек в такой картине мира также есть звено в общей цепи постоянства, исхождения за пределы и возврата. Будучи телесным, он стоит на довольно низкой ступени, но при этом имеет живую душу и ум, а, следовательно, снабжен всем необходимым для возврата, επιστροφη, который составляет судьбу и задачу людей. Мы ушли, чтобы вернуться. Погрузились в материю и обрели тело, чтобы с ними расстаться, оттолкнувшись от крайней границы космоса и начать восхождение, полет. Полет - сущность человека, как существа крылатого. Отсутствие крыльев есть унижение и аномалия. Небесная Родина неумолимо тянет к себе. Философ слышит ее зов ясно и отчетливо, отвечает на него размышлением и молитвой. Он отращивает крылья души и собирается домой.

Познание в таком мире достигается через «закрывание глаз» (Плотин). Единое невидимо, так как апофатично. Генады невидимы. Все самое важное невидимо, но стремиться надо именно туда, двигаясь внутрь и вверх. Вовне есть только путаница Знающий себя, знает всё, так как он знает душу и ум, а они получают посвящение от вышестоящих еще более лучших родов. Вовне же только заблуждение, мутные отсветы и уводящая от сути суета.

Все круги космоса принципально одинаковы, различается только плотность материи и, соответственно, интенсивность жизни и ясность мышления. В лучшем мире все кристально понятно всем. В менее лучшем (платоники вообще не произносят слово «плохой», «дурной», «злой») не всем. В еще менее лучшем, всё понятно малому числу. Отсюда политическая задача платонизма – правильное мышление есть возврат, вокруг оси возврата должна выстраиваться социально-политическая конструкция лучшего общества. Править должны философы-созерцатели, закрыв глаза. А стальные должны смотреть на них и вдохновляться. Всё внутри. Всё во имя возврата. Трансцендентный νοστος превыше всего.

Локализация нашего положения в неоплатоническом космосе

Если мы поместим себя в эту картину платонического космоса, мы окажемся в пространстве крайней материальной периферии, ниже которой двигаться нельзя. Это наимение лучшее из возможных устроений. Наименее лучшее из общественных устройств. Вокруг нас наименее лучшие из демонов, населяющих материю. Наименее лучшие из душ. И наименее ясные из умов. Они толпятся на самой дальней орбите выхождения за пределы и совсем не торопятся возвращаться. Медлят, путаются, толкаются, и тем самым делают возвращение проблематичным для себя и для других. Возня наименее лучших заслоняет солнце, помрачает сознание, делает невозможной науку, так как все понуждают друг друга влезать всё глубже и глубже в материю, которую понять невозможно потому, что в ней нечего понимать.

Теперь, вооруженные неоплатонической картой, снова обратимся к тому миру, в котором я обнаружил себя в конце 1970-х – начале 80-х годов прошлого века. С неоплатонической точки зрения, он расположен на последнем «наименее лучшем» из всех этапов выхождения за пределы, на грани с самой материей, на далекой помойке космоса. Советский материализм вполне в духе неоплатонизма прекрасно соответствовал тому кошмару, который эвфемистически описывает неоплатонизм. Нырнувшее в материю сборище наименее лучших душ, умы-самоубийцы. Впрочем, либеральный материализм ничем не лучше марксистского. Во многих еще отношениях он еще «менее лучший».

Переключение режима и точка возврата

Классический неоплатонизм говорит: επιστροφη начинается там, где заканчивается προοδος. В этом месте происходит переключение режима. Изменение траектории. Эта проблема заботила Плотина и его последователей. Почему бы исхождению за пределы не остановиться на уровне сияющего Ума? Зачем нисходить в проблематичную демиургию и опускаться до всё менее и менее лучших серий, вплоть до позднесоветского общества или либеральной демократии (ниже которых спускаться вроде некуда)? Неоплатоники объясняли это так: Единое является, прежде всего, благим, добрым (по Платону), а это значит не жадным, не завистливым. Оно хранит себя не только для себя, но и для другого, хотя никакого другого нет и быть не может. Поэтому оно выступает за свои пределы и гипостазирует сущность, то есть Ум. А тот гипостазирует Душу. А душа – космос. И так вплоть до нас с вами. От щедрости апофатического единства обретают бытие все – включая менее лучших, ведь и сам Ум намногое менее лучшее, чем Единое.

Так, возникает апология демиурга, жестко отличающая неоплатоников от гностиков, манихеев и дуалистов. Демиург благ, так как он созерцает умопостигаемую единую сущность, высшие генады. Тем самым он возвращается в своем умопостижении к истоку. Но он продолжает практику щедрости высших инстанций, выступает за свои пределы, чтобы привести к жизни менее лучших. В каждом возврате предполагается доля продолжения выхода за свои пределы.

Граница

И как долго это продолжается? Пока не достигнем границы. На этой границе менее лучшее касается такого еще менее лучшего, что еще менее лучшего представить себе уже нельзя. Это внутрикосмическая грань всеобщего возвращения. Дно платоновской пещеры. Мы вышли, достигли предела, уперлись в небытие апофатически внеинтелигибельной материи,  спускаться больше некуда. Мы на дне. Значит, остается только одно  -- возвращаться.

Но что возвращается? Возвращается то, что вышло за свои пределы. Традиция отсылает саму себя к границе, сталкивается с ней (это и есть «современный мир» как понимали его Генон и Эвола) и возвращается. Традиция пульсирует. Открывается и скрывается. Это цикл. В шиитском гнозисе это называется «мобда ва ма'ад», исхождение и возвращение. Это динамика сакрального, и неоплатоники объяснили и описали ее более чем убедительно (чтобы об этом ни думали «менее лучшие»).

Радикальный Субъект на границе материи

Теперь опасный и внешне немного нелепый вопрос: а может ли возникнуть на периферии космоса, на грани с материей нечто, что не является лучом выхода Единого за свои пределы, что не включено в προοδος? Если бы материя умела рождать сама, наверное, могло бы. Но она ничто, а ничто стерильно. Не ничто порождает человека. Смерть Бога порождает человека, как то, что остается после нее. Когда Бог умирает (удаляется/возвращается), все что было к нему причастно, умирает (удаляется/возвращается) вместе с ним. Остается лишь ничто. И если человек не возвращается всё дольше и дольше, если всё длится хайдегровское «noch nicht», «задержка», то и он аннигилируется, испаряется, превращается в мелкого демона, утопающего в материи, время от времени повизгивающего оттуда в ночь.

Этот мир, откуда все сакральное ушло, вернувшись к себе, и составляет зону пробуждения Радикального Субъекта. Вдруг, внезапно (exaifneV) обнаруживается инстанция, которая не умирает/удаляется/возвращается вместе с Богом, но и не тождественна ничто? Вот принципиальный вопрос Новой Метафизики. Как на периферии, на границе космоса, на грани материи возникает нечто, что не является ни материей, ни частью пульсирующего ритма в круговращении вертикального времени – исхождение/возврат?

Все должно было бы вернуться, и мы должны были бы взбираться по лучу спасения, раз опыт материи исчерпан и исхождение достигло дна.

Здесь-то и брезжит подозрение о Радикальном Субъекте, как о некой уникальной сущности, для которой, видимо, эта нижняя граница материи не является непреодолимой преградой. Для космоса и всего ноэтического его устроения, - да, преграду материи обойти нельзя. Как только она достигнута, надо возвращаться. Так говорит Традиция. Так того хочет сакральное. Мы достигли предела, теперь назад. Но есть какая-то инстанция, для которой это не предел, которая предлагает сделать еще один шаг дальше. Онтологического места для такого  шага – нет. Материя это непроницаемая стена ничто. Ее неинтеллигибельность гарантирует, что дальше нее, ниже нее шагнуть нельзя. Это все абсолютно правильно и принадлежит внутренней логике умного порядка, наилучшего порядка.

Вспомним о en

Однако, если мы вспомним о en, Едином, которое апофатически предшествовало всей этой эманационной модели, и если мы обратим внимание на то, что главным и высшим (наилучшим) в трех моментах неоплатонической диалектики является именно сохранение в себе (μονη), которое делает любой выход за пределы и соответственно любой возврат чем-то относительным, то возникает вопрос: могут ли для Единого существовать вообще какие бы то ни было преграды? Остановилось ли бы  Единое, столкнувшись с материей? Оно ведь не является сущим, оно лишь гипостазирует сущее. Значит, оно свободно от законов, которым управляется всё устроение внутри сущего. Но материя как граница и есть один из элементов устроения сущего в согласии с Умом.

Возникает странное подозрение, что вся драма космоса, вся напряженность вертикального времени, вся острота сакральной диалектики и напряженность сакральной истории сводятся к этому уникальном моменту.

Сможет ли Радикальный Субъект сделать шаг сквозь материю, за нижний предел манифестации? В ограниченном логическом космосе за этим пределом ничего нет, но для апофатического Единого, не может быть пределов, не может быть дуальностей. И хотя πειρας, предел - это наилучшее, а беспредельность, απειροn - намного менее лучшее, всё же и πειρας не совпадает с Единым.

Трансгрессия через материальный предел вниз, парадоксальный возврат по иному непредвиденному маршруту -- возможно ли это? В классическом платонизме – нет. В Новой Метафизике Радикального Субъекта – да. Более того именно это и составляет ее смысл.

Одним дыханием больше

Нечто подобное встречаем у Хайдеггера в эссе «К чему поэты?» Разбирая стихи Рильке[8], он разбирает, что поэт имел в виду, говоря, что «люди – это те, кто рискует одним дыханием больше». Все существующие рискуют. Летит птица – она может попасть под выстрел охотника. Бежит заяц – он может оказаться в зубах волка. Идет пенсионер, он может погибнуть от упавшей сосульки. Все рискуют. Люди также рискуют, но есть люди, несколько лучшие, чем остальные, философы и поэты (остальные, наверное, все-таки не совсем люди), которые  рискуют «одним дыханием больше». В этом платоническом космосе их риск невелик, там сакральное всегда обеспечит переключение режима на возврат в нужный момент. Но в концепции Радикального Субъекта риск, действительно, становится серьезным. В другом месте тот же Хайдеггер цитирует фразу Гёльдерлина: «Там, где есть опасность, там коренится спасение».

В этом смысле Новая Метафизика и  предлагает превратить яд в лекарство. Это «оседлать тигра», по Эволе. Но все здесь приобретает новое значение.

Рекомендации не иметь дела с Новой Метафизикой

Сфера Новой Метафизики и Радикального Субъекта – чрезвычайно опасная и рискованная область. Я никого туда не приглашаю и никому не советую с этим иметь никогда никакого дела. Можно рассматривать то, о чем мы говорим, в качестве «метафизического факультатива». Традицией можно и нужно заниматься всю жизнь. Традиция безусловна. Традиция безусловно истинна. Традиция безусловно правильна. Сегодня она очень проблематична, но, тем не менее, работа с утверждением традиционных истин - эта вещь всегда важная, полезная, необходимая. Вот это не подлежит сомнению. Это трудно, это может дорого стоить – защищать Традицию в зоне ползания далеко нелучших родов и эйдосов, не дает никаких гарантий. Но это правильно и достойно.

Занятие же Новой Метафизикой и проблематикой Радикального Субъекта является не то что необязательным, но я бы сказал, ненужным и нежелательным в силу, на сей раз, чрезвычайной опасности и полной непредсказуемости последствий.

Однако, что делать, если эта сфера есть, если есть эта непроходящая боль… Несмотря на всю анальгетическую функцию Традиции и надежную картографию традиционадизма, я вынужден признать, что эта боль не кончается. Причастность к Традиции и открытие ее дверей оказывается не столь острым потрясением, не столь глубинным опытом. Может быть это плач Титанов.

Поэтому я решился обозначить тему Радикального Субъекта, как определенный строй умозаключений, высказываний, цепочек образов и серий экзистенциальных переживаний.

Посвящение без визита

Есть еще одно направление в Традиции, которое отчасти близко тому, о чем я говорю[9]. Это шиитский гнозис и философия Ишрак. В первую очередь,  основатель школы Шихабоддин Яхья Сохраварди. Сценарий инициатических рассказов Сохраварди начинается именно с ностальгии. Экзистенциальное описание этой ностальгии подчас довольно близко к тому, о чем я говорил. Однако везде, во всех инициатических рассказах Сохраварди первый опыт сакральной ностальгии сопрягается с визитом, с посещением, то есть снова именно с Традицией. Кто-то напоминает посвящаемому о том, что пришло время возврата и открывает глаза души, возрождая в памяти образ оставленной небесной Родины. Это может быть Пурпурный Архангел или Хизр. Каббалисты говорят о посещении пророком Ильей, с чего начинается каббалистическая практика[10]. Обязательно должен быть кто-то, кто бросает в нас зерно ностальгии, кто посвящает в маршрут по возвращению на Родину, кто вселяет в нас боль.

Единственное отличие Радикального Субъекта в том, что в него никто никакого зерна не всеивает. К нему никто не приходит. Нет факта посвящения. Нет фигуры Ангела-Посвятителя. Есть только жуткое самопосвящение с помощью ничто. Самопосвящение в чистую боль, которая позволяет понять структуру инициатического акта, но только со стороны еще более глубокой тайной и невыразимой структуры, не связанной вообще ни с какой  феноменологией, в том числе даже с феноменологией инициации.