Порфирий

О пещере нимф

Что подразумевается Гомером под пещерой на Итаке, которую он описывает в следующих стихах? 
Где заливу конец, длиннолистая есть там олива. 
Возле оливы – пещера прелестная, полная мрака, 
В ней – святилище нимф; наядами их называют. 
Много находится в этой пещере амфор и кратеров 
Каменных. Пчелы туда запасы свои собирают. 
Много и каменных длинных станков, на которых наяды 
Ткут одеянья прекрасные цвета морского пурпура. 
Вечно журчит там вода ключевая. В пещере два входа. 
Людям один только вход, обращенный на север, доступен. 
Вход, обращенный на юг, – для бессмертных богов. И дорогой 
Этой люди не ходят, она для богов лишь открыта 
(Од. XIII 102-112). 

Что это описание сделано не на основании памяти о действительно переданных фактах, свидетельствуют сообщения об Итаке у других авторов, потому что никто из них не упоминает о такой пещере на острове, как это утверждает Кроний. Но также невероятна и поэтическая выдумка этого изображения, а именно что поэт, создавая как придется полученное им случайно, надеялся убедить нас, будто на итакийской земле некто замыслил пути для людей и для богов и что если не человек, то уж сама природа, очевидно, указала место спуска для всех людей и другой путь – для всех богов. 
Действительно, весь космос наполнен богами и людьми. Однако итакийская пещера вряд ли может убедить нас, что в ней есть место спуска для богов и людей. 

Поэтому после подобного рода предварительных замечаний, согласно утверждению Крония, не только людям мудрым, но и неученым ясно, что Гомер в данном случае говорит иносказательно и загадками. Он заставляет нас потрудиться над вопросами: что нужно разуметь под вратами для людей и под вратами для богов; что представляет собой эта двухвратность пещеры, называемой святилищем нимф, в одно и то же время и приятной и мрачной – несмотря на то, что мрак никогда не бывает приятен, а, скорее, страшен; почему эта пещера называется не просто святилищем нимф, а прибавляется для точности "нимф, именуемых наядами"; что понимается под чашами и амфорами, хотя нет упоминания о жидкости, в них наливаемой, а говорится лишь о пчелах, гнездящихся в них, как в ульях? Ведь в пещере находились большие ткацкие станки для нимф, но почему-то сделанные не из дерева или какого-либо другого подходящего материала, а из камня, как и чаши и амфоры. Впрочем, это еще не так странно. Но то, что на каменных станках нимфы ткали пурпурную ткань, – это странно не только видеть, но и слышать. Кто поверит, что богини ткут пурпурную ткань на каменных станках в темной пещере, особенно если он услышит, что эту божественную ткань можно видеть как пурпурную? Да и то, что пещера имеет два отверстия – одно, предназначенное для людей, спускающихся вниз, а другое – для богов, и что отверстие, через которое проходят люди, обращено к северу, а то, через которое проходят боги, – к югу, также вызывает немалое недоумение. Действительно, почему людям отведена северная сторона, а богам – южная, а не взяты для этого восток и запад, тогда как во всех почти храмах статуи богов и входы обращены к востоку, входящие же смотрят на запад, ибо, лишь стоя лицом к статуям, они могут молиться и совершать богослужение?

Рассматриваемый рассказ, будучи полон такого рода неясностей, не является, однако, вымыслом, созданным для обольщения душ, хотя не заключает в себе и фактического описания какой-либо местности. Он дан иносказательно поэтом, соединившим в том же сокровенном духе пещеру с соседним масличным деревом. 
Древние считали важным делом умение исследовать и объяснить все это. Следуя за ними, и мы попытаемся раскрыть этот вопрос. В самом деле, весьма необдуманно поступали те писатели, которые, описывая это место, видели в пещере и во всем, что о ней сообщается, только измышления поэта.

Другие же составители описаний земли изображают это место весьма точно и обстоятельно. Особенно же Артемидор Эфесский, который в пятой книге своего разделенного на одиннадцать книг труда пишет так:

"В двенадцати стадиях к востоку от Панормской гавани острова Кефаллении находится остров Итака, 85 стадий, узкий и высокий, с гаванью, носящей имя Форкинской. В этой гавани на высоком берегу находится священная пещера нимф. Туда, как рассказывается, был Одиссей высажен феаками".

Это не было, следовательно, лишь гомеровским вымыслом. Передал ли Гомер то, как имел, или прибавил сам кое-что, будем ли мы считаться лишь с тем, что идет от основателей святилища, или с тем, что прибавил поэт, – и в том и в другом случаях пред нами будут стоять одни и те же вопросы. Ведь и древние не основывали святилищ без тайных символов204, и Гомер не делал бы таких сообщений без всяких оснований. Если же можно утверждать, что рассказ о пещере не есть только измышление Гомера, так как пещеру посвящали богам еще до Гомера, то ясно, что святилище это преисполнено древней мудрости. И поэтому оно достойно исследования и необходимого рассмотрения своего символического устройства. 

Пещеры и гроты древние, как подобало, посвящали космосу, беря его и в целом и в частях. Символом же материи, из которой образован космос, они делали землю, почему некоторые думали, что если земля есть материя космоса, то сам космос, происшедший из нее, следует представлять в образе пещеры. Пещеры большей частью бывают естественными и одной природы с землей, состоя из скал какого-нибудь одного вида. Внутренняя часть их вогнутая, а извне они простираются в беспредельность земли [и сливаются с ней]. Космос также самороден и одной природы с материей, которую сближали образно со скалами и камнем, имея в виду ее косность и способность принимать придаваемые ей формы, а также и то, что по бесформенности своей она может быть понимаема как нечто беспредельное. Текучесть и лишенность собственного образа, который ей придает форму и делает видимой, обилие воды и сырость пещеры, мрак и тумановидность в ней, как выражался поэт, принимались обычно как символ свойств, присущих материальному космосу.

Однако космос, темный и тумановидный в силу своей материальности, оказывается прекрасным и привлекательным благодаря сложным сплетениям и упорядоченному расположению образов, почему и называется космосом. Вполне справедливо называть и пещеру привлекательной для входящих в нее и встречающих в ней разного рода образы. Тем же, кто мысленно проникает в ее бездонную глубину, она уже представляется мрачной. Находящееся в наружной части и на поверхности – приятно; но то, что внутри и в глубине ее, есть темнота. Недаром и персы при посвящениях в мистерии, сообщая мисту о нисхождении душ и об обратном их восхождении, называли место, в котором это происходит, гротом. По словам Евбула, Зороастр впервые посвятил творцу и отцу всего, Митре, естественный грот в горах вблизи Персиды, цветущий и богатый источниками, так как грот был для него образом космоса, созданного Митрой. А находившееся внутри грота и расположенное там в определенном порядке имело значение символов космических стихий и стран света. После Зороастра и все другие имели обыкновение совершать мистерии в гротах и пещерах, как в естественных, так и в искусственных. Действительно, божествам Олимпийским посвящались храмы, святилища и алтари, богам же земным и героям – очаги, подземным – ямы и эдикулы [небольшие святилища]; так, пещеры и гроты посвящались космосу, а также нимфам, ввиду протекающих внутри пещер и из них вытекающих водных потоков, почему, как мы покажем, во главе нимф стояли наяды.

Но пещера была не только символом смертного, чувственного космоса, как только что было сказано. В ней усматривали также и символ всех невидимых потенций, из-за того, что пещера темна и сущность ее потенций недоступна для зрения. Так, Кронос укрывает своих детей в пещере, устроенной в самом Океане. И Деметра кормит Кору в пещере нимф. И многое другое того же рода можно было бы найти, знакомясь с сочинениями о богах.

Что пещеры посвящались нимфам, и главным образом наядам, живущим у источников и получившим свое имя от водных потоков, – об этом ясно говорит гимн Аполлону (PLG Bergk III. Lipsiae, 1852, p. 684).

"Для тебя вывели они источники умных вод, в пещерах пребывающие, вскормленные духом земли, по божественному слову Музы. Прорываясь сквозь землю по всем путям, они изливают беспечальные струи сладостных для смертных потоков". 
Исходя из этого, думается мне, называли космос пещерой и гротом пифагорейцы, а впоследствии и Платон. У Эмпедокла (В 120) душеводительные силы говорят: "Мы пришли в эту скрытую пещеру".

У Платона в VII книге "Государства" (514 а) говорится:

"Люди находятся как бы в подземной пещере, в обиталище, подобном гроту, вход в который к свету открыт во всю ширину пещеры".

Затем, когда собеседник замечает (515 а): "Странный ты даешь образ", – Платон прибавляет (517 а-b):

"Это сравнение, о друг Главкон, следует применить ко всему ранее сказанному, ибо то обиталище, которое мы видим глазами, должно быть уподоблено темнице, а свет огня – силе солнца". 

После этого становится ясным, почему теологи считают пещеру символом космоса и космических потенций, а также и то, что, говоря об интеллигибельной сущности, они исходили уже не из тех самых, а из различных других соображений, поскольку пещера служит символом чувственного космоса ввиду ее темноты, скалистости и влажности.. Она – космос ввиду материальности ее состава, текущего, принимающего формы под влиянием внешних воздействий; а символом же интеллигибельного она является, поскольку выражает недоступность бытия чувственным восприятием, его устойчивость и прочность, и также потому, что отдельные потенции, особенно те, которые связаны с материей, – невидимы. Упомянутые авторы создали эти символы, принимая во внимание самобытность пещер, их темноту, тенистость и свойства камня, но ни в коем случае не общую форму пещеры, как некоторые думали, потому что не всякая пещера шаровидна или двухвратна, как у Гомера.

Двойственный характер пещеры брался для выражения не интеллигибельной, а чувственной сущности. И данная пещера, имея в себе неиссякаемые источники влаги, является символом не интеллигибельной, а чувственной сущности. Это не было святилище орестиад [горных], или акрейских [вершинных] нимф, или каких-либо еще иных. Оно было святилищем наяд, получивших свое имя от потоков [naio или nao – "теку"]. Нимфами-наядами мы называем собственно потенции, присущие воде, но, кроме того, и все души, вообще исходящие в [мир] становления. Предполагалось, что души эти соединяются с влагой, движимые божественным духом, как, по словам Нумения, сказал и пророк: "Дух божий носился над водами" (Библия, Книга Бытия I 2). Египтяне вследствие этого помещали свои божества (daimonas) не на чем-либо твердом, а на кораблях – в том числе и солнце, а также и парящие над влагой души, нисходящие для становления. Это же приводило Гераклита (В 77) к учению, что для души становление во влаге представлялось не смертью, а наслаждением. Они испытывают наслаждение, ниспадая в мир становления. 
В другом месте он говорит: "Мы живем их смертью, а они живут нашей смертью" (там же). Соответственно этому поэт [Гомер] называет находящихся в становлении "влажными", "имеющими влажные души"205, им приятны кровь и влажное семя, как и душам растений – питающая их вода. 

Некоторые утверждают, что существа, живущие в воздухе или в небе, питаются парами, идущими от источников и рек, и другими испарениями. Стоики же думают, что солнце питается испарениями моря, звезды же – испарениями, поднимающимися от земли; солнце будто есть некоторое интеллектуальное воспламенение, полученное из моря, луна – из речных вод, звезды – из испарений земли. Души, связанные с телами, и души бестелесные, но увлекающие за собой тела, и особенно те, которым предстоит быть связанными с кровью и влажными телами, по необходимости тяготеют к влаге и к воплощению через влагу. По этой же причине и души умерших вызываются возлияниями крови или желчи, а души, любящие тело, втягивая в себя влажное дыхание, сгущают его в туман. Ведь влага, сгущаясь в воздухе, образует туман. Когда дыхание в них сгущается благодаря обилию влаги, они становятся видимыми. К их числу принадлежат и явления призраков, которые, встречаясь с кем-либо, оскверняют дух своими образами. Чистые же души отвергают становление. Сам Гераклит (В 118) говорит: "Душа сухая – самая мудрая". Вследствие этого дух (pneyma) увлажняется, делается более мокрым, стремясь здесь к [плотскому] соединению, так как душа влечется к влажному дыханию из-за склонности к становлению.

Следовательно, нимфы-наяды – это души, идущие в мир становления. Поэтому у вступающих в брак как соединяющихся для рождения есть обычай призывать нимф и совершать омовение из источников и неиссякаемых родников. Душам, уже вошедшим в природу, и гениям рода (daimosin) этот мир представляется чем-то священным и привлекательным, хотя по своей природе он темен и туманен. Поэтому их считали воздушными и берущими свою субстанцию из воздуха. Вследствие этого и святилищем, для них обычным на земле, являлась пещера, приятная и в то же время темная, – в уподобление космосу, в котором, как в огромном святилище, пребывают души. Для нимф, покровительниц вод, вполне подходящим местом оказывается поэтому пещера с ее неиссякающими водами.

Итак, пещера, о которой идет речь, пусть будет посвящена душам и нимфам как носительницам отдельных потенций. Поскольку им подвластны источники и ручьи, то они называются нимфами источников и наядами. В чем же заключаются для нас те различающиеся между собой символы, которые относятся: одни – к душам, другие – к заключенным в воде потенциям, и что позволяет нам считать пещеру посвященной и тем и другим вместе? 
Пусть же будут символами нимф-гидриад каменные чаши и амфоры. Чаши и амфоры – это также и символы Диониса. Сделанные из глины, то есть из обожженной земли, они милы даруемой этим богом виноградной лозе, плод которой зреет под солнечным огнем. 

Каменные чаши и амфоры больше всего подобают нимфам, так как им подвластны воды, бегущие из камня. 
Но какой символ подходил бы для душ, нисходящих в мир становления и создания тел? Поэт не побоялся сказать, что нимфы ткут на каменных станках пурпурную ткань, дивную видом, потому что тело образуется на костях и вокруг костей, а они в живом организме и есть камни или подобны камням. Поэтому и станки сделаны не из какого-либо другого материала, а из камня. Пурпурные же ткани прямо означают сотканную из крови плоть, так как кровью и соком животных окрашивается в пурпур шерсть и благодаря крови и из крови образуется плоть. Тело же есть хитон души, ее облекающий, – вещь дивная, будем ли мы иметь в виду его состав или прикованность души к телу. Так, по Орфею (frg. 192 Kern.), и Кора, ведению которой подлежит все рождающееся из семени, изображается работающей за ткацким станком. Небо древние также называли пеплосом, служащим как бы облачением небесных богов. 

Но почему амфоры полны не водой, а сотами? Ибо в них, сказано, гнездятся пчелы. Само слово tithaibossein означает "класть пищу". Пища и питье для пчел есть мед. Теологи пользуются медом для многих различных символов, ввиду множества заключенных в нем возможностей, так как мед обладает и очистительной и охранительной силой. Он многое сохраняет невредимым, им очищают застарелые раны, он к тому же сладок на вкус, добывается пчелами из цветов, пчелы же, оказывается, происходят от быков. 
Когда посвящаемым в леонтийские таинства вместо воды для омовения на руки льют мед, то этим предписывается им иметь руки чистыми от всего неприятного, вредоносного и нечистого, этим знаменуется также, что, подавая мисту такое омовение при употреблении очистительного огня, отказываются от воды, как от того, что противно огню. Медом очищают также язык от всего греховного. 

Когда Персу [богу Митре], хранителю плодов, подают мед, в этот символ вкладывают указание на охранительную силу меда. Под нектаром и амброзией, о которых поэт говорил, что их вливают в ноздри умершему для того, чтобы предупредить тление, некоторые считали правильным разуметь мед, так как мед есть пища богов. Поэтому нектар и называется у него в одном месте "красным" (Ил. XIX 38), ибо таков цвет меда. Но нужно ли под нектаром разуметь мед, мы впоследствии рассмотрим подробнее. 
С помощью меда Зевсу удалось, по словам Орфея, осилить Кроноса, когда этот последний, опившись медом и с помраченным сознанием, как от вина, уснул. То же случилось, по Платону (Conv. 203b), и с Поросом, опьяневшим он нектара, который, однако, не был вином. По Орфею (frg. 154), Ночь, внушая Зевсу хитрость, с которой был связан мед, говорит: "Когда же увидишь его под ветвистым дубом, от дел жужжащих пчел опьяневшего, свяжи его". Так и случилось с Кроносом. Связанный, он подвергся оскоплению, как и Уран. Теолог объясняет иносказательно, что божественные существа через наслаждение сковываются и низводятся медом в мир становления и что, обессиленные наслаждением, они теряют семя. Урана, пожелавшего брачного соединения и для того сошедшего к Гее, оскопляет Кронос. Это наслаждение брачным союзом объединяется для них со сладостью меда, с помощью которого хитростью был оскоплен и Кронос. Ведь [в качестве планеты] Кронос движется в противоположном направлении в сравнении с Ураном-Небом [то есть с миром неподвижных звезд]. А потенции спускаются вниз как с неба [неподвижных звезд], так и с планет. Но небесные потенции присвоил себе Кронос, а потенции Кроноса впоследствии присвоил себе Зевс. 

Итак, мед употребляется и для очищения и как средство против тления, естественного в природе, вызывает наслаждение, связанное с нисхождением в мир становления, является подходящим символом водяных нимф, потому что и воде свойственна сила предупреждать тление, быть очистительным средством и содействовать становлению, поскольку влага вообще играет роль в становлении. Поэтому-то в чашах и амфорах гнездятся пчелы; чаши же – символы источников; как и в культе Митры, чаша употребляется вместо источника, а амфоры – те сосуды, которыми мы черпаем из источников воду.

Источники же и потоки посвящены нимфам водяным и нимфам-душам, которых древние называли пчелами – даровательницами наслаждений. Поэтому и Софокл (frg. 795 N. – Sn.) правильно говорил: "жужжит рой мертвых и взлетает кверху". Жриц Деметры, как божества хтонического, древние называли пчелами, а Кору – пчелиной. Точно так же и Луну, как покровительницу становления, называли пчелой. А в иных случаях она также называется быком, поскольку в своем наивысшем положении находится в созвездии Тельца. Поэтому быкородными назывались и пчелы и души, идущие в мир становления. Поэтому божество, которое тайно слывет как становление, называют похитителем быков. Мед делали иногда и символом смерти, почему возлияния медом были жертвой подземным богам, а желчь – символом жизни. Этим как бы намекалось на то, что наслаждение погашает жизнь души, а горечь – возрождает, ввиду чего и богам приносили в жертву желчь. Или этим намекалось на то, что смерть – разрешительница скорбей, а жизнь полна страданий и горечи.

Впрочем, не все вообще души, идущие в мир становления, назывались пчелами, но лишь те, которые намеревались жить по справедливости и снова вознестись, творя угодное богам. Это живое существо [пчела] любит возвращаться, отличается наибольшей праведностью и трезвенностью, почему возлияния медом назывались трезвенными. Пчелы не садятся на бобы, считающиеся символом прямого и непрерывного становления, так как бобы – чуть ли не единственный вид растений с совершенно полым стеблем, которому не препятствуют перегородки между коленцами. Итак, соты и пчелы – наиболее подходящие символы, общие водяным нимфам и душам, которые, как невесты, идут в мир становления.

В древнейшие времена, когда еще не были придуманы храмы, богам посвящались пещеры и гроты: на Крите – пещера куретов Зевсу, в Аркадии – Селене и Пану Ликийскому, на острове Наксосе – Дионису. Всюду же, где почитали Митру, этому богу служили в пещерах. Относительно пещеры на Итаке Гомер не ограничивается сообщением, что она была двухвратная, но указывает, что одним отверстием она была обращена к северу, другим же – более божественным – на юг и что для спуска вниз служило северное отверстие, а относительно южного умалчивает, разрешалось ли через него входить, ограничиваясь словами: "никто из людей и не входит через него. Это путь бессмертных" (Од. XIII 111 сл.).

Теперь мы должны выяснить намерение поэта: передает ли он в рассказе о пещере то, что считает фактом, или здесь нечто загадочное или поэтический вымысел. Нумений и друг его Кроний, имея в виду, что пещера есть образ и символ космоса, говорят, что небо имеет два предела – один не южнее зимнего тропика, другой – не севернее летнего. Летний же тропик находится около созвездия Рака, зимний – около созвездия Козерога. Так как созвездие Рака к нам ближе всего, то вернее всего отводить его к Луне как наиболее близкой нам. Южный полюс для нас уже невидим, и поэтому созвездие Козерога более всего соответствует самой удаленной и выше всех стоящей планете [Кроносу, то есть Сатурну].

В промежутке между Раком и Козерогом знаки зодиака расположены в следующем порядке: сначала Лев, жилище Гелиоса [Солнце] , потом Дева – жилище Гермеса [Меркурия] ; затем идут: Весы – жилище Афродиты [Венеры], Скорпион – жилище Ареса [Марса], Стрелец – жилище Зевса [Юпитера], Козерог – жилище Кроноса [Сатурна]. В обратную сторону от Козерога идут: Водолей – жилище Кроноса, Рыбы – жилище Зевса, Овен – жилище Ареса, Телец – жилище Афродиты, Близнецы – жилище Гермеса и, наконец, жилище Луны – Рак. По представлениям теологов, двое врат находились: одни – у созвездия Рака, другие – у созвездия Козерога. Платон называл их двумя устьями. У созвездия Рака находится тот вход, которым спускаются души, а у знака Козерога – тот, через который они поднимаются. Но вход у созвездия Рака – северный и ведет вниз, а тот, что у созвездия Козерога, – южный и поднимается вверх. Северный вход – для душ, нисходящих в мир становления.

И правильно, что ворота, обращенные к северу, предоставлены, для схождения вниз людей. Но южные врата предоставлены не богам, а тем, кто восходит к богам, почему поэт и назвал их дорогой не богов, а бессмертных, – свойство, общее для душ, или для тех, которые сами по себе, то есть по своей сущности, бессмертны. О двух этих воротах упоминает и Парменид в книге "О природе", упоминают о них римляне и египтяне. 
Римляне празднуют Кроний [Сатурналии], когда солнце входит в созвездие Козерога, и во время празднеств надевают на рабов знаки свободных, и все друг с другом общаются. Основатели обряда этим хотели показать, что те, кто ныне по рождению являются рабами, в праздник Кроний [Сатурналий] освобождаются, оживают, и через место, являющееся жилищем Кроноса, небесными вратами возвращаются в мир становления. Путь нисхождения для них начинается от знака Козерога. Поэтому дверь они называют ianua, и январь называется как бы месяцем врат, когда солнце от знака Козерога поднимается к востоку, поворачивая в северную часть [неба]. 

Началом египетского года, наоборот, служит не знак Водолея, как у римлян, а знак Рака. Вблизи созвездия Рака находится Сотис, который греки называют созвездием Пса. Начало нового месяца у них – восход Сотиса, который является началом становления в космосе. И не на востоке и западе они помещали входы и не в области равноденствия, то есть не в созвездии Овна и Весов, но на юге и севере (у самых южных ворот на юге и самых северных – на севере). 
Поэтому и пещера посвящена водяным нимфам и душам, а эти места подходящи для становления душ и их ухода [в мир бытия].

Митре же отводили как наиболее подходящее для него местопребывание вблизи области равноденствия. Поэтому он носит меч Овна, зодиакального знака Ареса. Едет же он на быке Афродиты, так как, будучи быком-демиургом, является владыкой становления. Он помещается около равноденственного круга, имея с правой стороны север, а с левой – юг. Причем к нему примыкают с юга южное полушарие, а с севера – северное, с холодным ветром. 

Точно так же души, нисходящие в мир становления и возвращающиеся из него, не без основания связывали с ветрами. Ведь, с одной стороны, души, как некоторые утверждают, влекут за собой дуновение (pneyma), с другой же – сами имеют его природу. Северный ветер более соответствует движению душ в мире становления, потому что северный ветер "берет в плен своим дуновением тяжко дышащую душу" (Ил. V 698) того, кому предстоит перейти к смерти. Южный ветер, наоборот, несет с собой освобождение. Более холодное дыхание северного ветра замораживает и держит души в холоде земного становления. Более теплый южный ветер направляет души к теплу божественности. По необходимости души, зачатые в нашем более холодном обиталище, приобщаются к северному ветру. Те же, которые освобождаются от здешней [юдоли], – к южному. В этом и причина того, что северный ветер, поднявшись, с самого начала дует с большей силой. Южный же усиливается лишь к концу. Первый устремляется прямо на живущих под северным небом. Второй же – издалека, движется дольше и, лишь накопившись, проявляется во всей полноте.

Далее, поскольку от северных врат души идут в мир становления, то северный ветер считается ветром любовным. Ибо Борей, 
Образ принявши коня черногривого, их [кобылиц] покрывал он, 
И, забрюхатев, двенадцать они жеребят народили (XX 224-225).

Он похитил Орифию, и она родила Зета и Калаиса. Знающие, что юг принадлежит богам, задергивают в храмах завесу с наступлением полдня, сохраняя указание Гомера, что, когда божество [солнце] склоняется к югу, людям нельзя входить в святилище, но путь открыт лишь для бессмертных. 

Во время полуденного отдыха божества у дверей ставят знаки юга и полдня. И вообще в дверях ни в какое время не полагается болтать, потому что дверь священна. Поэтому пифагорейцы и египетские мудрецы не позволяют разговаривать при проходе через двери или ворота, выражая молчанием свое благоговение перед божеством, в котором начало всего. И Гомер знал о священности дверей, как показывает рассказ об Ойнее, перед молением потрясающем дверь: "Потрясая крепко сколоченные створки [дверей], умоляя сына" (IX 583). Он знает также и небесные врата, которые были доверены Орам и которые, начинаясь в местах туманных, запирались и отпирались тучами: "Иль отодвинуть плотную тучу или закрыть" (V 751). Поэтому врата ревут, подобно грому, раскатывающемуся по тучам: "Сами собой замычали небесные врата, вверенные Орам" (749).

В другом месте Гомер говорит еще о солнечных вратах, имея в виду знаки Козерога и Рака (Од. XXIV 12). Пока солнце проходит от севера к югу и обратно к северу, Козерог и Рак находятся около Млечного Пути, занимая его крайние пределы. По Пифагору (ср. там же), души представляют собою толпу снов, которые сходятся на Млечном Пути, названном так, потому что души питаются молоком, когда ниспадают в мир становления. Поэтому те, кто вызывает души, делают им возлияния из меда, смешанного с молоком, так как в рождение вступают благодаря чувственному наслаждению и так как вместе с зачатием душ появляется и молоко. В южных краях рождаются тела небольшие по размеру, потому что жар обыкновенно весьма сильно иссушает и тем уменьшает размеры и делает тела худыми. В северных же краях, наоборот, тела бывают крупными. Примером могут служить кельты, фракийцы и скифы; их страны богаты водой и обильными пастбищами, так что и само название севера – Борей – происходит от слова bora, что значит "питание". И ветер, дующий из богатой питанием страны, как бы сам будучи питающим, называется Бореем.

Соответственно этому роду, смертному и подверженному становлению, более близок север, роду же более близкому к божеству – юг, как самим богам – восток, а демонам – запад. Так как природа основана на противоположностях, то символом их становится все двухвратное, где бы оно ни встречалось. Всякое движение может быть либо интеллигибельным, либо чувственным. Чувственное происходит через мир неподвижных [звезд] или через мир подвижных [планет], и опять-таки чувственное идет или по пути бессмертному, или по пути смертному. И одно средоточие есть под землей, а другое – над землей. Одно восточное, другое – западное, одно – левое, другое – правое, ночь и день – и отсюда гармония мира, как в натянутом луке, действующая через противоположное (ср. у Гераклита В 51). Платон говорит о двух устьях: через одно из них, по его словам, восходят к небу, через другое – спускаются к земле. Теологи вратами душ считали солнце и луну, полагая, что солнцем они поднимаются вверх, . а луной сходят вниз. И, по Гомеру, существуют два глиняных сосуда: "Полны даров, – счастливых один, а другой несчастливых" (Ил. XXIV 528).

Причем у Платона в "Горгии" (493d) сосуд истолковывается как души. Иная бывает благодетельна, иная – зла. Одна – разумна, другая – неразумна. Сосудами называют души как носительницы различных способностей и деяний. У Гесиода (Орр. 94) говорится также о двух сосудах, из которых один закрыт, другой же открываем наслаждением, и содержимое его расплескивается во все стороны, в нем же остается одна только надежда. Те, у кого дурная душа, подверженная рассеянию в материи и уклоняющаяся от порядка, питают себя обычно лишь благими надеждами.

Так как всюду в природе встречается знак двухвратности, то естественно, что и пещера, о которой мы говорим, имеет не один, а два входа, совершенно таким же образом различающиеся по своей роли. Причем один из них приличествует божествам и благим существам, а другой – смертным душам и более низким. В том же смысле и Платон говорил о чашах (ср. Tim. 41 d). Но вместо амфор он пользовался символом сосудов, а вместо двух ворот – берет два устья. Ферекид Сирский (В 6) также упоминает углубления, ямы, пещеры, двери и врата и всем этим намекает на становление душ и их уход [в мир бытия]. Но мы не будем удлинять нашего рассуждения перечислением всего, что по этому поводу говорили древние философы и теологи, считая, что общий смысл нашего рассказа уже всеми воспринят.

Остается еще изложить, что означал символ зарослей маслины. По-видимому, это дерево означает нечто весьма особенное, так как речь идет не только о том, что вблизи растет маслина, а о том, что она находилась у самой вершины залива. 
Где заливу конец [вершина], длиннолистая есть там олива. 
Возле оливы пещера... (Од. XIII 102).

Не случайно, как кто-нибудь мог бы подумать, дала здесь свой отпрыск маслина. Она включается в загадочный образ пещеры. Так как и космос появился не случайно и не наудачу, а является осуществлением мудрого замысла бога и интеллектуальной природы, то у пещеры, символа космоса, выросла рядом маслина как символ божественной мудрости. Это – дерево Афины, Афина же есть мудрость. Так как Афина родилась из головы бога, то теолог [Гомер] нашел подобающим поместить священное дерево у вершины залива, указывая этим, что целое появилось не само собой и не по слепой случайности, а как исполнение замысла интеллектуальной природы и мудрости, которая хотя и отделена от него, но расположена вблизи на самой вершине всего залива. 

Будучи вечноцветущей, маслина обладает некоторыми свойствами, наиболее удобными для обозначения путей души в космосе, которому посвящена пещера. Летом белой стороной листья обращаются вверх, зимой же более светлые части поворачиваются в обратную сторону. Когда в молитвах и мольбах протягиваются цветущие масличные ветви, надеются, что мрак опасностей будет превращен в свет. Маслина, по природе своей вечноцветущая, приносит плоды, вознаграждающие за труд. Поэтому она и посвящена Афине. Победителям в состязании вручается венок из листьев маслины. Масличные ветви служат прибегающим к мольбе. Так и космос управляется вечной и вечноцветущей мудростью интеллектуальной природы, от которой дается победная награда атлетам жизни и исцеление от многих тягостей. И тот, кто привлекает к себе нуждающихся и просителей, является демиургом, держащим в целостности мир.

В пещеру, по Гомеру, должны быть сносимы все богатства чужбины. Здесь должны быть совлечены все одежды и надлежит быть облаченным в одежды молящихся, бичуя свое тело, отбросив излишнее и отвратившись от чувственных [ощущений], совещаться с Афиной, сидя с ней у корня маслины, отсекая все страстные и злые помыслы души. Не без основания, мне кажется, Нумений и его последователи видели в герое гомеровской "Одиссеи" образ того, кто проходит по порядку весь путь становления и восстанавливает себя в беспредельном, вне моря и вне бурь: "доколе в край не прибудешь к мужам, которые моря не знают, пищи своей никогда не солят" (Од. XI 122 сл.). Морская же гладь, море и бури, по Платону, означают материальную субстанцию.

По тем же причинам, думаю, поэт назвал и залив именем Форкина. 
... залив один превосходный 
Старца морского Форкина (XIII 96).

Именно от этого Форкина в начале "Одиссеи" произошла дочь Фооса, мать киклопа, которого лишил глаза Одиссей; так что и в пределах родины Одиссея сохранилась какая-то память о его поступках206. Поэтому ему подобает сидеть в качестве просителя бога под оливой и под масличной ветвью умолять домашнее божество. Ведь совсем не просто освободиться от этой чувственной жизни, ослепив ее и стараясь быстро ее уничтожить. Человека, осмелившегося на это, преследует гнев морских и материальных богов. Их же надо вначале умилостивить жертвами, трудами и терпением нищенства, то борясь со страстями, то завораживая и обманывая их и всячески изменяясь сообразно с ними, чтобы, сбросив рубище, низвергнуть страсти, не избавляясь, однако, попросту от страданий. Но надо, чтобы [Одиссей] стал совершенно вне моря [непричастен морю], до того несведущим в морских и материальных делах, что принял бы весло за лопату для веянья зерна из-за полной неопытности в орудиях и трудах, необходимых для моря. 

Не следует думать, что подобные толкования искусственны и убедительность их есть результат измышлений. Надо признать, насколько древняя мудрость и гомеровская разумна, и не отказывать ей в точности [понимания] всякого достоинства [добродетели] человека, так как Гомер в мифологическом вымысле загадочно намекал на изображение божественнейших вещей. Гомер не достиг бы цели в создании всего своего замысла, если бы не исходил из некоторых истинных представлений, перенеся их в вымысел. 
Но соображения об этом отложим до другого исследования. Здесь же – конец толкованию предмета нашего изыскания – пещере.