Сухов  Д. Ю. Сидаш Т.Г.

Опыт натурфилософского осмысления базовых категорий современного естествознания

Поскольку данное издание адресовано не только специалистам — историкам философии и филологам, но и широкому кругу лиц, интересующихся философией, хотелось бы сделать ряд замечаний, касающихся не только, и не столько Плотина, но и самого предмета натурфилософии — как он представлен в современной науке.

Введение

Глобальное непонимание нами греческой науки сводится к принципиальным различиям самого предмета и способов теоретических построений, характерным для античной и для современной западной цивилизации. Новоевропейское мышление, по сути своей, — количественное, аналитическое. Можно проследить явную тенденцию — все более усугубляющуюся в ходе информационной революции, — к переводу качественных показателей в количественные, рассуждений — в построения, смысла — в информацию .

Даже сугубо гуманитарные, в недавнем прошлом, области знания все больше начинают говорить языком цифр. В отличие от этого, античный ум склонялся к оперированию качественными характеристиками. История античной мысли — это, по существу, история попыток построения систем, основанных на качественном анализе. Античная математика мало интересовалась операциями над числами и вопросами счисления. Ее интересовали качества чисел как объектов, качественные свойства фигур. Если античный ум мог воспринять простые дроби — как представление неких отношений, частей целого, то бесконечные дроби были ему чужды — как потому, что не имеют своего предмета и, следовательно, не имеют качеств, так и потому, что не могут образовать целого.

Если бы античные ученые изобрели термометр, то вряд ли бы они озаботились вопросами точной градуировки шкалы. Скорее всего, этот античный термометр имел бы всего 3 деления: 0 совпадал бы с температурой примерно 36,5 градусов Цельсия — температурой тела, при которой нельзя сказать, теплый ли измеряемый объект, или холодный. Ниже этого нуля шла бы часть шкалы, называемая «холодно», — до отметки в 0 градусов Цельсия, за которой бы шла часть шкалы «очень холодно» или «смертельно холодно», ибо при температуре ниже этой отметки живое превращается в лед. Выше греческого нуля шла бы часть шкалы «тепло» — до отметки в 70-80 градусов Цельсия, т. е. температуры, при которой кожа может получить ожог. Дальше было бы «очень горячо». Этой шкалы вполне бы хватило для античного исследователя. Но вот в необходимости такого устройства он усомнился бы — ибо то же самое может сказать исследователю его рука.

Античный способ мышления выстраивал и оттачивал сложнейшие системы категорий (горячее — холодное, единое — множественное, покой — движение и т. п.), вводил системы их взаимоотношений, классификации и с их помощью проводил изощренный качественный анализ объектов. Подобно этому, мы выстроили сложные системы подлежащих исследованию и анализу количественных показателей (размер, температура, влажность, плотность, вязкость и т. п.), снимая их с тех же самых объектов. И подчас античная система по сложности не уступает современной. В конечном итоге, именно качественный подход к рассмотрению существующего позволил утверждать наличие атомов почти за 2,5 тысячи лет до появления инструментальных возможностей обнаружить эти атомы при количественном подходе.

Одной из вершин качественного подхода стало создание логики — системы формального оперирования качественными показателями, попытка оперировать смыслом, без превращения его в информацию. В то же время, логика, дав мощный толчок методологиям формализации, в некоторой степени, ознаменовала закат качественного подхода и явила собой одну из основ, вылившихся в торжество количественных построений. Конечно же, количественный поход долго пробивал себе дорогу, и одним из последних столкновений одного и другого — знаком того, что количественный подход возобладал, — стали схоластические споры, подобные спору о вопросе, сколько ангелов (или бесов) поместятся на кончике иглы.

О метафизической физике

Нет необходимости, да и возможности в короткой статье погружаться в пространные объяснения античного смысла термина «фюзис». В Британской Энциклопедии, например, этому посвящено несколько разворотов. Следует лишь заметить, что значение его гораздо более сложно и емко, чем значение слова «природа».

Если бы Аристотель или Плотин имели возможность взглянуть на то, чем занимается современная физика, они, скорее всего, отказали бы этой области знания называться «физикой», охарактеризовав ее, наверное, как «хилиастика» , точнее, «хюлиастика». Поэтому, во избежание путаницы, мы далее будем разделять понятие «физика» (в античном смысле), отличая ее от «новой физики» — в современном значении.

Как известно, деление работ Аристотеля на «физику» и «метафизику» было проведено Андроником Родосским не по существу предмета, но в большей степени для удобства классификации найденных текстов. Для Аристотеля и «физика», и «метафизика» были «философией», соответственно, — «второй» и «первой». Первая философия говорит о том, что есть. Вторая — о том, кáк то, что есть, сообразуется с тем, что видится. Для античного ума принципиальной разницы — такой, какая видится современному сознанию, — между физикой и метафизикой нет. Их разделяет тонкая, едва различимая грань. Можно сказать, что поскольку метафизика говорит и о природе Единого или Истинно-Сущего, то она в каком-то смысле относится к физике. С другой стороны, поскольку физика всегда имеет в виду не только феномены, но и их соотнесенность с Истинно-сущим, то она, в свою очередь относится к метафизике. В любом случае, корпус того, что мы называем физикой и метафизикой, охватывал собой весь универсум — как чувственно, так и умственно постигаемый. С течением истории — tempora mutantur — понятие «Фюзис» было редуцировано к понятиям natura, природа. Собственно, и предмет новой физики, взяв за основу количественный подход к различению сущностей, редуцировался к исключительно чувственно-постигаемому. Физика же была вытеснена за пределы новой физики и была отнесена к «новой метафизике», которая стала, — например, в английском языке — просто синонимом философии. «Старая» метафизика редуцировалась к методу и противопоставлена диалектике — в новом понимании этого слова.

Если для Плотина Истинно Сущее заканчивалось ввержением последнего из логосов в материю, то для новой физики истинно сущее только начинается этим Большим Взрывом.

Новая физика, вышедшая из новоевропейской механики, тщившейся объяснить все через некие количественные характеристики, приписываемые объекту, по сути, такой механикой и оставалась до недавнего времени. В лучших традициях новоевропейского естествознания, подобно ботанике XVII-XVIII вв., новая физика занималась «собиранием и классификацией» феноменов. В чем и преуспела, породив грандиозную систему классификации различных феноменов, в большом количестве случаев ею же и порожденных. Положив в основу метод различения феноменов по каким-либо количественным признакам, новая физика занималась, если можно так сказать, «умножением сущностей». По существу, например, протон и нейтрон отличаются друг от друга лишь наличием заряда. Новая физика на протяжении столетий занималась ответом на вопрос «какой?», подменив этим вопросом вопрос «что?» физики «старой». Подобно тому, как если бы на вопрос: «Что есть стул?» — мы бы получили ответ о возможных размерах этого предмета, материалов, из которых он изготавливается, возможном количестве ножек, размещению относительно стола или барной стойки, наличию и размерам седалища и т. п., но не получили бы ответа, что это — артефакт для сидения. Также, новое естествознание, на вопрос: «Что есть электрон?» — ответствует, что это — частица (особо не вдаваясь в подробности, чтó такое частица), имеющая такую-то массу, такие-то размеры... далее будут следовать сведения о возможных состояниях, форме орбиты и т. п. Вопрос же: «Что такое фотон?» — вообще приводит к полному замешательству. Что же касается фундаментальных категорий — таких как время, масса, пространство, температура, движение — новая физика вообще не делала попыток их объяснения, вводя лишь их количественные характеристики. Даже дойдя до мысли об их взаимной связи и найдя количественные соотношения этих величин, новая физика долгое время не пыталась ответить на вопрос, почему существует такая взаимосвязь, ибо ответ на этот вопрос потребовал бы определить, чтó есть каждая из этих категорий. Метафизика же, точнее ее часть, ответственная за естествознание, смотрела в рот новой физике, не пытаясь выдвинуть самостоятельных суждений по предмету, а лишь обобщая то, что уже сказано новой физикой.

Лишь последние несколько десятилетий мы наблюдаем новую физику в попытках ответить на вопросы, задаваемые физикой старой. Этому способствовали две тенденции. Во-первых, наличие воистину большого числа сущностей, которыми оперирует современная физика, не могло не привести к попыткам их генерализации: создании, например, теории единого поля, теории «последней частицы» и пр. — т. е. основания, общего для всех сущностей или для какого-то их определенного класса. Во-вторых, попытка объяснения феноменов через феномены понемногу дошла до своих пределов. Т. е. для объяснения наблюдаемых процессов необходимо введение категорий, не свойственных «новой физике», тех категорий, которых она на протяжении столетий старательно избегала. Так, наличие в синергетике понятия «точка бифуркации» , характеризующегося абсолютной неопределенностью дальнейшего развития системы, абсолютной недетерменированностью ее поведения, наводит на мысль об описании процесса в категориях свободы. И именно свободы выбора. Так физика, пройдя путь от абсолютной необходимости механики, через стохастическую возможность, пришла к синергетической свободе. То же понятие аттрактора наводит на параллели с аристотелевским перводвижетелем. А феномен самоорганизации систем, теории всеобщего информационного поля и т. п. вызывают в памяти давно забытые дебаты о симпатической связи.

В конечном итоге, новая физика пришла к подходам физики старой: к объяснению чувственно-постигаемого мира, мира феноменов через умопостигаемые сущности.

По большому счету, и всеобщее поле, и виртуальные частицы — субстрат физического вакуума, и тахионы — в том виде, как соответствующие теории это формулируют, — в силу своей принципиальной необнаружимости, являются сущностями умопостигаемыми в не меньшей степени, чем, например, эйдосы у Плотина.

Физика «в себе»

Теперь же, отложив все вышесказанное, постараемся посмотреть, какой же может быть натурфилософия в настоящий момент. В предыдущей части мы уделили внимание обсуждению качественного и количественного подходов к построениям в естествознании и тому факту, что один из них порождает античную физику-натурфилософию, отодвигая «новую физику» в античности за границы «интересного для рассмотрения». Другой же — порождает «новую физику», вытесняя натурфилософию как самостоятельное явление за границы физики и, по большому счету, в ту область, которую вообще не относят к науке.

Существуют различные мнения, возможно ли полагать философию, вообще, наукой. Не углубляясь в рассуждения на эту тему, заметим лишь, что в настоящее время философия как таковая все же стремительно приближается к тому, чтобы стать «полноценной наукой», редуцируясь, в различных своих изводах, к психологии, лингвистике, эстетике и т. д. В любом случае, мы не наблюдаем движения философской мысли в сторону физики и прочих естественных наук — в форме ли осмысления их выводов, либо в форме рассуждений, имеющих общий предмет с частными естественными науками. Движение же, так сказать, с противоположной стороны, намечается все более отчетливо — в форме появления междисциплинарных областей знания, междисциплинарных научных семинаров и конгрессов. В подтверждение этого тезиса можно привести мысль И. Пригожина о том, что физике, чтобы понять чтó такое время, стоит обратить внимание на то, кáк понимают время не только физики, но, например, историки или психологи. Таким образом, можно считать, что инициатива, скажем, реанимации идеи натурфилософии, принадлежит в настоящий момент, к сожалению, не философам.

«К сожалению» говорим мы здесь потому, что несмотря на явный переход от постановки вопроса «как, каким образом?» к вопросу «что?», это есть лишь частные «что». Целое много больше суммы своих частей. Целое с трудом объясняется из частного, если объясняется вообще. В то же время переход от целого к частному несравненно легче и последовательней. Поэтому идея построения натурфилософии как лишь междисциплинарного осмысления знаний частных наук — достаточно перспективна с точки зрения появления нового знания, появления тех прорывов умозрения, ценных как для «физики первой» так и для «физики второй», примеров, коих немало можно отыскать у мыслителей, двигавшихся иным путем.

В этом свете, рискнем здесь привести одно рассуждение, которое, на наш взгляд, привести в данном контексте достаточно уместно, и которое живо подтверждает вышесказанное. В. Н. Лосский в работе «Догматическое богословие», подтверждая свои мысли рассуждениями Василия Великого и интерпретируя Платона, говорит о том, что сотворенный ли, возникший ли, мир «старше» времени, а время — «младше» мира, как бы ни парадоксально звучали слова «старше» и «младше» при «отсутствии» времени. Именно это положение присутствует в одной из распространенных и базовых на данный момент моделей в теории Большого Взрыва.

Такие факты еще раз подтверждают мысль, что физике, для того чтобы понять: ЧТО есть время, — стóит прислушаться не только к историкам, психологам, медикам современности, но также к философам и богословам прошлого. Т. е. выводы, сделанные с помощью «качественного метода» рассуждений сотни и сотни лет назад «умозрением мира» и не являющиеся «новыми» для философов и богословов, — заново открываются физиками, «счисляющими» мир.

Ниже мы хотели бы привести краткий очерк, натурфилософское эссе — обзор основных физических категорий, как их можно мыслить, принимая во внимание опыт современной науки. Мы хотим здесь лишь бегло окинуть взглядом поле будущих исследований, задать ряд важных, с нашей точки зрения, вопросов. Кроме того, нам кажется, читателю будет полезным перед прочтением Плотина взглянуть на привычные из курса физики, да и из господствующего мировоззрения, категории — примерно так, как это мог бы сделать античный философ.

Пространство

Это, на наш взгляд, самая загадочная из используемых современной физикой категорий. Ее рассмотрение мы будем продолжать на протяжении всего нижеследующего текста. Тем не менее, начать мы решили именно с нее, ибо на протяжении всей статьи мы будем возвращаться к ней постоянно.

Каким образом мы мыслим пространство? На первый взгляд, аристотелевское «место» не имеет альтернатив. Это то, «в чем», («граница объемлющего тела»), мировое тело — поместилище для всех тел, совокупность мест, где различается право-лево, верх-низ и перед-зад .

Поскольку обыденный наличный мир — это мир механики, постольку чувственное пространство является нам пространством Евклида: однородным, бескачественным, недвижимым, описание которого представляется возможным лишь апофатически. Движение «в пространстве» — не есть движение пространства. Тело, занимающее некоторое пространство, — также не есть само пространство. Линейка, измеряющая некую протяженность, измеряет не пространство, но некую протяженность. Может ли протяженность выступать атрибутом пространства? Скорее — нет, чем да, ибо протяженность возникает тогда, когда мы полагаем соотношение одной протяженности (скажем, линейки) и другой. Пространство здесь постоянно ускользает от ума, поскольку если евклидово пространство — сущность, то сущность абсолютно «в себе» — никак не проявленная. Если же пространство — отношение, то мы не можем указать на соотносимое.

Как только мы пытаемся совершить переход от геометрии Евклида к геометрии Лобачевского, мы с необходимостью имеем изменение онтологического статуса пространства. Дело в том, что неевклидово пространство получает одну положительную характеристику, свойство — кривизну. Пространство неоднородно. Одна и та же протяженность, измеренная линейкой в разных местах, будет разной. Таким образом, пространство имеет свойство.

С другой стороны, стоит отметить, что неевклидово пространство — не постигается чувственно, но описывается математически. Вообще, математика выступает, можно сказать, языком умозрения нынешней физики. Поэтому можно сказать, что евклидово пространство выступает чувственно данным феноменом пространства неевклидова.

Затем, необходимо задаться вопросом: континуально или дискретно это самое пространство? Этот вопрос имеет два извода. Во-первых, если пространство — это поместилище для тел, то минимальным «местом» в пространстве должно быть место, занимаемое малейшим из тел. С другой стороны, между двумя любыми малейшими из тел все равно будет некий зазор. Что находится в этом зазоре? — Пространство. Заметим, что деление здесь происходит аналогично бесконечным рядам в математике. Неудивительно, ибо поскольку пространство описывается в терминах математики, то и континуальность его — чисто математическая, равно как и во втором изводе заданного вопроса: пространство неоднородно, т. е. оно разное в двух разных, сколь угодно близких, точках, поскольку при равномерном или неравномерном убывании или возрастании, в этих двух точках изменяющаяся характеристика будет иметь разные значения.

Здесь можно спросить: однороден ли сам числовой ряд: одна ли та же двойка, например, входит в тройку и в пятерку? — Ответ здесь дается уже самой постановкой вопроса. Если мы говорим о двойке, входящей в тройку или пятерку, то мы уже имплицитно подразумеваем дискретный числовой ряд. В случае непрерывного числового ряда, мы можем с тем же пафосом вопрошать: одна ли 2,33333(3) входит в состав 5,77777(7) и 3,3434(34)? Непрерывный числовой ряд — есть уже результат отношений. Сам по себе он не может создавать отношений — вернее, может, но это квази-отношения, отношения второго и далее порядка. Простые же отношения образуются только дискретным, более того, — целочисленным рядом. Ибо в непрерывном ряду нет двойки, а есть 2,0000000000...

Итак, истинная континуальность не может не быть неоднородной, поскольку если есть различие, то должен быть переход между различным, а этот переход логически осуществим быть не может. Это доказал еще Зенон, и до сих пор никто опровергнуть его не смог. Таким образом, либо пространство непрерывно и неизменно, однородно, либо — неоднородно и дискретно.

Именно эта дихотомия, а вернее, логическая невозможность существования неоднородной непрерывности, — лежит в основе столь широко используемых физикой дифференциальном и интегральном исчислениях . Дифференциал — есть тот минимальный зазор, который переводит континуальность в дискретность и позволяет затем счислять эту неоднородную якобы континуальность , ибо с истинно континуальными феноменами логически непротиворечивая математика работать (вернее, счислять) не может, равно как и физика, говорящая языком математики. Скажем так: дифференциал пространства — это два места, которые одновременно занимает летящая стрела Зенона.

Таким образом, поскольку пространство неоднородно, а оно неоднородно в силу наличия этой самой своей кривизны, постольку оно либо дискретно, либо наличествует множество разных пространств.

Пути разрешения дихотомии нам неизвестны. Видимо, необходимо пересмотреть не только математическое представление о пространстве, но и представление самого пространства в определениях, либо найти логический способ решения апории Зенона «о летящей стреле».

Масса

Упомянув кривизну пространства, видится вполне последовательным рассмотреть далее категорию массы. Закон всемирного тяготения гласит, что любые тела, обладающие массой, взаимно притягиваются. Причем — чем ближе эти тела находятся друг к другу, тем сильнее они притягиваются. Полагается, что чем большей массой обладает тело, тем сильнее вокруг него кривизна пространства, которое и образует вокруг него гравитационное поле. Моделью этого приводят плоскую мембрану, на которой лежит тяжелое тело: мембрана вокруг тела искривлена, прообразуя гравитационное поле. Очевидно, что тела более легкие будут скатываться, следуя кривизне пространства, — притягиваться более тяжелым телом.

Что же — можно представить, что трехмерные тела «продавливают» пространство в некоторую четвертую сторону: можно назвать эту сторону «стороной массы» или четвертым измерением, или как угодно еще. Если продавливать пространство в противоположном направлении — мы получим эффект «легкотения», антигравитации.

Утверждается, что массой обладает вещество, любое вещественное тело. И наоборот, все что обладает массой, — вещественно. Более того, масса и вещество стали в некоторых контекстах терминами взаимозаменяемыми.

Что же такое масса сама по себе? Утверждается, что масса — это свойство именно вещества. Но судим мы о массе именно из свойства пространства. Допустим, мы имеем некое тело, положенное вне пространства. Или — поскольку тело само по себе занимает некое пространство, — скажем, что это тело занимает все наличное пространство. Можем ли мы утверждать, что тело обладает некоей массой в данном мысленном эксперименте? Отнюдь, ибо поскольку нет искривления окружающего пространства, постольку мы не сможем ничего сказать и о том, обладает ли это тело массой, или нет. Более того, в данном случае, обладание или необладание массой собственно телу ничего не добавляет и не убавляет. Если брать массу с точки зрения другого, смежного и связанного с массой феномена инерции, то ситуация нисколько не изменится, ибо двигаться указанному телу некуда, поскольку оно занимает все наличное пространство.

Таким образом, о массе мы можем говорить только в контексте тела, помещенного в объемлющее пространство. Не есть ли это реакция пространства на наличие тела? Нельзя ли утверждать, что масса есть величина пространственная, ибо массу мы измеряем — либо сопоставляя с другой массой, либо зная искривление пространства (скажем, искривление луча света в области действия большой массы) и расстояния, т. е. сопоставляя пространственные величины.

Здесь нельзя не сделать еще одного замечания, связанного с упомянутым феноменом инерции. Согласно первому закону Ньютона, тело, без приложенного к нему усилия, либо покоится, либо сохраняет равномерное прямолинейное движение.

Можно представить, что сдвигая с места некое тело, мы изменяем кривизну пространства в области этого тела. Пространство же этому «сопротивляется». Таким образом, в этом случае инерция есть некий аналог «вязкости» пространства.

Что же касается равномерного и прямолинейного движения, то здесь вопрос обстоит несколько более сложным образом. Мы вернемся к нему в ходе обсуждения вопроса о времени. Здесь же заметим лишь, что Ньютон формулировал свой закон для евклидова пространства. В пространстве же неевклидовом аналогом ньютоновской «прямой» выступает геодезическая линия равной кривизны пространства. Таким образом, в дискретном пространстве отход от «прямой» будет означать преодоление «зазора» между квантами пространства разной кривизны. С точки же зрения континуального пространства — переход в другое пространство, чему это самое пространство тоже оказывает сопротивление.

Изменением же скорости мы займемся чуть позже. Теперь стоит перейти к рассмотрению некоторых других фундаментальных категорий, связанных с пространством, на наш взгляд, ничуть не менее, чем масса.

Вещество, тело, поле

Прежде чем перейти к описанию мира «в движении», стоит остановиться еще на одном фундаментальном вопросе, имеющем отношение к миру «в статике». Это вопрос о двух принципиальных категориях — веществе и поле.

Категория тела кажется вполне понятной и, скажем, имплицитно заданной. Говоря «физика твердого тела», мы вполне представляем, о чем идет речь. Тело есть нечто вещественное, до определенных пределов непроницаемое и имеющее границу. Частные случаи, такие как поверхность газообразного тела, — несколько искажают картину, впрочем, и у газообразных тел некая «граница» все же существует. Тела определенно занимают в пространстве некое место.

Тело выступает здесь неким оформленным пространством, либо веществом в форме. Вещество же есть субстрат , обладающий массой — если мы говорим в терминах макромира. Именно субстрат, поскольку — редуцируя далее — мы с необходимостью придем к тому, что субстанцией вещества будет все то же пространство. Эту редукцию можно провести двумя путями. Либо логически, либо феноменологически — через микромир. Ибо доходя до последнего предела, до частиц, положение в пространстве которых неопределенно (либо определено только в том случае, если мы, уподобляясь Фаусту, воскликнем: «Остановись, мгновенье!»), — мы остановимся, держа в руках лишь две последние категории: пространство и массу (вопрос заряда пока оставим в стороне).

Поле же, в этом смысле, мы можем представить как из-себя-бытие вещи, вернее — тела. И действительно — источником любого поля является вещество. Поле является его своеобразным «следом» в пространстве. Не следом в смысле следствия движения , но следом — в смысле присутствия вообще. Скорее, здесь подойдет термин «энергия» — в том смысле, который в него вкладывали древние, ибо, не умаляясь в источаемом им поле, тело окружено им; и теоретически, поскольку поле ослабевает с расстоянием, но нигде не заканчивается — в отсутствии экранов, — можно сказать, что и гравитационное, и магнитные поля, источаемые любым телом, бесконечно умаляясь, все же не исчезают совсем. И каждая песчинка — бесконечно малым своим, но все же не исчезающим совсем полем — присутствует в любой точке пространства, в любом месте мира.

Предвосхищая вопрос о движении здесь, в разговоре о телах, стоит сделать одну ремарку. Подобно тому, как пятый постулат Евклида претерпел существенную метаморфозу в геометрии Лобачевского , так и понимание тела в пространстве в современной физике имеет несколько важных дополнений. Речь идет о микромире.

Возьмем за основу то, как античная, и в первую очередь, Аристотелевская мысль понимала тело в пространстве: во-первых, любое тело, занимая «место» в пространстве, занимает его целиком, т. е. два тела в одном месте одновременно быть не могут. Во-вторых, тело, занимая место, — занимает только его. Т. е. в один момент одно тело находится только в одном, строго очерченном, объемлющем его границей, месте.

Что же говорит об этом — точнее, не говорит, а подразумевает — новая физика? Во-первых, из принципа неопределенности Гейзенберга мы можем сказать, что электрон, в своем движении по орбите, может «занимать места» гораздо больше, чем то предписано его «геометрическими размерами» — как если бы считать его плотным маленьким шариком. Он может быть в любом «месте» своей орбиты. Т. е. тело может «занимать» несколько «мест» одновременно — и при этом оставаться собой как единичным телом. Можно почесть это исключением, но это не единственное, хотя и показательное исключение.

Далее, фотон не имеет «массы покоя», т. е. «перестает существовать» в тот момент, когда «обнаружен» — ведь «возникает» он в опыте лишь в тот момент, когда имеет массу, а когда он имеет массу — он уже как бы и не существует. Т. е. в момент своего существования «для нас» фотон уже не существует «для себя» — уже не занимает «место» в пространстве.

Таким образом, можно сказать, что в один и тот же момент времени тело может занимать несколько своих «мест» в пространстве или не занимать ни одного (таким образом, занимание одним телом одного «места» есть лишь частный случай).

Если же рассматривать поле как своеобразное тело (вне-себя-бытие тела), то выводы будут еще интереснее. Из принципа суперпозиции можно вывести положение, что несколько тел могут находиться в одном и том же месте пространства одновременно. А вспомнив бесконечное убывание любого поля и его бесконечную распространенность, возможно сделать вывод, что любое и каждое тело занимает все место в мире. Вывод, казалось бы, парадоксальный. Мы не хотели бы, в рамках данной статьи, отстаивать эту точку зрения. Мы лишь хотели показать ход рассуждений, которые возможно совершить, в целом оставаясь в рамках новой физики. Заметим, что в основе последнего — несколько абсурдного — построения лежит некоторый паралогизм, а также терминологическая неопределенность, коих ни физика, ни натурфилософия (которой нет) не замечают.

В заключении этого раздела хочется заметить, что, по большому счету, поле электрическое (электромагнитное) мало чем отличается от поля гравитационного, а заряд — от массы. Источником одного является масса, источником другого — заряд. И то, и другое есть некие «характеристики пространства», объемлющего источник. Разница в том, что масса, «продавливающая» пространство, — «продавливает» его всегда в одном направлении. Заряды же — в разных. Впрочем, если никто не наблюдал так называемой антигравитации, то это еще не значит, что ее не существует.

Таким образом, мы видим, что поля — электрической природы (электростатическое, электромагнитное) и гравитационное — суть некие качественные характеристики, свойства пространства. Масса же и заряд — свойства тел, вещества, лишь задающие некие «начальные условия», которым соответствуют свойства пространства, объемлющего тело.

Рассмотрев вопрос о положении недвижного и неизменного пространства, его свойств, помещенных в него тел, далее стоит поднять вопрос о положении вещей, с учетом изменяемости и подвижности всего вышеописанного. Сама по себе постановка такого вопроса с необходимостью влечет введение категорий движения и времени.

Движение, скорость, время

Вне сомнения, одним из самых сложных вопросов любого цельного натурфилософского (да и любого метафизического) построения является вопрос времени. По тому, в каком смысле и каким образом он решен (если решен вообще), можно многое сказать и о самом таком построении.

Новая физика очень широко использует категорию времени. Воистину, если бы кто-нибудь потрудился собрать соответствующую статистику, то дифференциал времени dt будет одним из признанных лидеров по частоте использования в формулах (которые, как мы говорили, есть язык умозрения современной физики).

Интересно и примечательно, что время используется как переменная. И. Пригожин высказывался, что в некоторых случаях у него время ведет себя как некий оператор . Удивительно, что понятия «константа времени» не встречается. Впрочем, физика с удовольствием проделывает различные эквилибристические упражнения со временем, не давая, в общем-то, внятного ответа на вопрос: чтó есть время само по себе? Вернее, попытки дать такой ответ встречаются, но объяснения, вроде: «четвертое измерение четырехмерного континуума пространства-времени» не только ничего не объясняют, но, скорее, еще больше запутывают дело. Если измерения равноправны, то почему время отличается от пространства, и континуум дуалистичен: «пространства-времени»? Если же нет, то почему — «четырехмерного», ибо «четырехмерность» подразумевает равноправие измерений .

Для прояснения этого вопроса стоит сначала рассмотреть категорию, называемую «скорость», или, говоря языком натурфилософии, .- вопрос о движении.

В новой физике, в полном соответствии с механико-аристотелевскими корнями, под первым движением, да и под движением вообще, понимается перемещение. По крайней мере, так утверждается; и если говорится «движение», то имеется в виду перемещение чего-либо, изменение пространственной координаты, изменение «места» в пространстве. Это понимание движения зачастую играет плохую услугу. Ведь движение электрона по орбите менее всего похоже на вращение шарика по краю тарелки, или планеты вокруг звезды. Это, скорее, перетекание, и даже мерцание, превращение — но не вращение.

Впрочем, на словах, в рассудке понимая движение лишь как перемещение, новая физика все же не чужда и иных видов движения, на деле рассматривая их как движение -поскольку измеряет их скорость.

То есть и изменение, и превращение, и уничтожение/возникновение — на деле, неявным образом, принимаются как движение. Происходит это через скорость. Скорость — по определению, является мерой движения. В то же время, возможно показать примеры скорости процессов превращения, изменения и т. п.

В общем случае, скорость, как количественное выражение, является соотношением некоего изменения к периоду времени. При этом вполне логично, что данное изменение должно быть выражено каким-то образом количественно. Т. е. должно быть зафиксировано некое изменение, и при этом — зафиксировано количественно.

Не стоит забывать, что скорость — величина сугубо количественная. К глаголу «идти» можно задать разные вопросы: Куда? Откуда? В каком направлении? Но лишь только задается вопрос: «С какой скоростью?» — как тут же подразумевается наличие некоего измерительно-соотносительного действия.

Спросим: «ехать со скоростью 40 км/ч» и «ехать быстро» — одно и то же? Конечно, нет, ибо для велосипедиста ехать со скоростью 40 км/ч — это быстро, а для самолета — это, можно сказать почти не «ехать» вообще. В то же время, видя едущего быстро велосипедиста, мы сразу же, воспринимая лишь род объекта и движение непосредственно, можем оценить — быстро или нет он движется. Собственно, ни «40 км/ч» не высказывается о «быстро», ни «быстро» о «сколько бы то ни было км/ч» ничего не говорит, но оба — каждое само по себе — высказываются об одном и том же предмете: похоже, но по-разному.

Очевидно, что «быстро» — это не скорость. Более того, «быстро» есть некое качество движения, связанное со временем только постольку, поскольку самое движение осуществляется во времени, и вне времени немыслимо, поскольку любое движение (не только перемещение) есть движение откуда-то куда-то. С севера — на юг, от пустоты — к полноте, от фиолетового — к пурпурному, от несуществования — к существованию, и наоборот. В любом случае, имеет место различение. Можем ли мы говорить о каком-либо различении, не связанном со временем? Да, но только в том случае, если собственно восприятие различия происходит одномоментно. Однако, в таком случае и движение не имеет место быть, ибо одномоментно мы можем воспринять либо два разных объекта, либо след свершившегося ранее движения. А как же «быстро»? Разве для его восприятия нужна процессуальность? Вообще, разве при восприятии качеств время что-нибудь добавляет к восприятиям, кроме ясности или смутности? Восприятие одномоментно но, чтобы оно свершилось, если речь идет о времени или движении, время все-таки требуется. Восприятию, чтобы свершиться, все же необходимо свериться, верифицироваться. Однако, что значит «свериться»? С чем, вообще, может сверяться восприятие, если не с другим восприятием, точнее, с восприятием другого? Да, оно сверяется с восприятием другого, но это другое само есть движение. Потому остается неотменимым положение, гласящее, что для того, чтобы воспринять сам ФАКТ движения, некоторое время все же нужно, ибо одномоментно — в пределах дифференциала времени — все покоится, и никакого движения не происходит.

Так происходит, если называть временем последовательность как таковую и, следовательно, полагать, что всякая — даже логическая или математическая — последовательность возможна только во времени, что со времен Канта стало в нашей науке общим местом.

Итак, мерой движения мы назвали скорость. Скорость, как сказано, немыслима без операции измерения. Берется измеренное пройденное расстояние (или какая-либо другая величина — измеряемая и подверженная изменению) и измеряется промежуток времени, за который данное изменение произошло. С наличием инструментальных методов измерения самой изменяющейся величины, кажется, проблемы нет. Вопрос стоит в измерении времени. Казалось бы, — берем часы и измеряем. Но движение стрелок часов есть лишь движение во времени, но не есть движение самого времени. Стрелки часов повторяют движение солнца по небосклону. Время не остановится, если остановятся все часы в мире; и не ускорится, если все часы начнут спешить. Один час — это, приблизительно, одна двадцать четвертая периода обращения Земли вокруг своей оси. Если земля изменит период своего вращения, — будет ли в сутках двадцать пять часов, или новый час будет равен «одна целая одна двадцать четвертая» старого? Конечно, если связывать один час с каким-либо иным движением, например, движением распада радиоактивных элементов, то от изменения периода вращения земли ничего не изменится. Но что же все-таки произойдет при изменении самого базового, отмеряющего этот час движения? Очевидно, что считать источником времени какое либо движение вообще — никак невозможно.

Понятно, что — говоря о движении часов вообще, или движении времени вообще, — мы говорим не о ньютоновском абсолютном времени. Впрочем, если говорить о мировых часах, мы можем сказать, что речь идет о времени вообще. Релятивистское же время говорит о движении времени, и релятивно именно движение времени .

Это можно также понять, уяснив значение релятивности скоростей и бессмысленность определения скорости в классической механике. В самом деле, пусть будет дана скорость, например, 60 км/ч: чтó такое в этой формуле «час»? Относительно чего берутся эти 60 км? Очевидно, 60 км берутся относительно «условно-неподвижного наблюдателя»; для тела, движущегося параллельно со скоростью 40 км/ч, оно будет иметь скорость 20 км/ч; для тела же, движущегося со скоростью 1000 км/ч, оно пройдет 940 км в обратном направлении и будет иметь скорость (точнее, медленность) 940 км/ч. Более того, неподвижный наблюдатель, измеряющий движение подвижного, и двигающийся и измеряющий свое движение относительно неподвижного, — получат разные результаты, ибо время наблюдателя подвижного будет течь медленнее, чем у наблюдателя неподвижного. Поскольку нельзя указать: какой из этих двух наблюдателей на самом деле движется относительно какого, поскольку выбор базовой системы координат лежит исключительно в области свободного произволения, то и измерение движения одного посредством какого бы то ни было другого движения становится явной нелепостью. Впрочем, и для условно-неподвижного наблюдателя, и для наблюдателя, двигающегося со скоростью, скажем, 50 тыс. км/ч, летящий мимо них фотон за одну секунду будет проходить 300 тыс. км — вне зависимости от направления движения любого из трех. Произойдет это в силу того, что «длительность секунды» каждого из двух наблюдателей будет такова, что фотон за эту секунду пройдет указанное расстояние. Т. е. можно сказать, что скорость наблюдателя — это не его движение, соотнесенное с движением фотона, но скорость течения времени, соотнесенная со скоростью течения времени фотона. Таким образом, скорость не измеряется временем, но скорость являет время, или являет движение времени.

Рассмотрим еще один аспект, связанный со временем. Представим наблюдателя на поверхности Земли, и другого — удаляющегося от первого строго по вертикали в зенит. Скорость течения времени удаляющегося будет изменяться не только в силу увеличения его мгновенной скорости на увеличивающимся радиусе, но и в силу уменьшения гравитации. Т. е. поскольку пространство неоднородно в различных точках в силу кривизны, постольку и скорость течения времени в этих разных точках будет различна .

Выше мы говорили об инерции как феномене «вязкости» пространства в связи с первым законом Ньютона. В контексте данного рассуждения становится понятным, почему покой и равномерное прямолинейное движение неразличимы. Если говорить о прямолинейном движении как о движении по геодезической, образованной равной кривизной пространства, то можно сказать о геодезической линии, образованной точками с равной скоростью течения времени. Таким образом, изменение скорости — с необходимостью вызывает изменение движения времени объекта, равно как и отклонение от указанной геодезической .

Таким образом, время и может явиться источником этой «вязкости». Но если скорость течения времени зависит от свойств пространства в данной точке, то время (вернее, скорость его движения) есть также и свойство пространства. То есть , имея свойство пространства -его кривизну в разных точках — мы с необходимостью имеем и разную скорость течения времени -при прочих равных- в этих разных точках для одного и того же наблюдателя.

Поскольку либо пространство дискретно, либо существует наличие разных пространств, как в слоеном пироге, то можно либо предположить, что и время дискретно, либо предположить сосуществование различных времен не в грамматическом, но в физическом смысле. Впрочем, существование грамматических времен может служить прообразом существования физических. И это будет принципом ответа И. Пригожину на слова о том, что физикам следует осведомиться у историков, кáк следует понимать время. Ибо язык, величайший кладезь «гуманитарных» знаний, похоже, способен ответить на этот вопрос лучше любого своего «пользователя».

С другой стороны, выше речь шла именно о движении времени, но не о времени самом. Что же является источником собственно времени, или времен? Время являет скорость, а скорость невозможна без различения. Различение же невозможно без различающего. Мы уже — как факт — принимаем положение о «непредсказуемости прошлого» для объектов микромира, ибо сам факт наблюдения изменяет наблюдаемый объект так, что прошлое его «предсказать» становится невозможным. Т. е. наблюдатель в определенной степени «повинен» в том, что наблюдаемый объект сейчас именно такой, а не иной. Ни сколько не труднее вообразить, что время также привносится и этим различающим. Ибо если помыслить мир существующем во всей целокупности так называемого «континуума пространства-времени» — что бы под этим не понималось, — то очевидно, что для такого мира времени нет. Соответственно, источником времени является либо душа, либо разум «различающего». Ибо для наблюдателя, движущегося с большой скоростью, время как таковое течет точно так же, как и для того, кто движется с маленькой, т. е. абсолютно незаметно. Наглядной иллюстрацией к сказанному может служить распространенный анекдот о том, что черепаха живет не долго, а живет недолго, но медленно.

Впрочем, незаметной будет лишь скорость движения времени, но не само время, ибо предположив некоего наблюдателя в «недвижном» пейзаже, изолированном от изменчивого, мы не сможем сказать, что времени как такового для него существовать не будет. Даже в отсутствие зеркал, света, звезд и каких бы то ни было внешних воздействий, подобно Декарту в печи, этот наблюдатель (если он жив вообще, а предполагается что это так, иначе он не был бы наблюдателем), все равно будет иметь представление о времени, поскольку мысль подвижна и различает прошлое и будущее. Но поскольку в указанных условиях никакого другого движения, кроме движения мысли, движения души наблюдателя нет, то нет никакой соотнесенности, и не может быть никакого представления о скорости движения времени, будет ли «на самом деле» наблюдатель «покоиться» на Земле, либо в печи, установленной на несущемся с громадной скоростью космическом корабле. Не можем ли мы здесь сделать вывод о том, что источником времени является сам наблюдатель, движение его разума — как фиксирующее, или движение его души — как порождающее? Не можем ли мы сказать, что время как таковое есть «время для себя» наблюдателя; движение же времени — есть время «для другого». Не здесь ли кроется феномен резкого возрастания скорости реакции («томительно тянулись секунды») человека в критических ситуациях, в моменты особого состояния души?

Можем ли мы сказать, что ни времени, ни движения времени не будет для наблюдателя, положенного вне мира? Скорее всего — не можем, ибо покуда будет душа его двигаться, разум его фиксировать себя, до тех пор и будет его прошлое и будущее, будет его время, непонятно для него как движущееся, произведенное движением его души.

С другой стороны, мы видим, что мир пребывает во множестве времен. Либо существует множество времен или множество скоростей (и направлений) движения времени, либо время дискретно и неподвижно. Мы придерживаемся мнения, что наличествует и то, и другое в силу разности времен, хотя здесь будем следовать пока первому утверждению. Можно сказать, что время, или времена — движутся, так сказать, одновременно (иного слова в языке нет) с разными скоростями и в различных направлениях. Притом, что направление скорости времени принимает и отрицательные, в математическом смысле, значения — будем ли мы говорить о причине, последующей следствию, о феномене «обратного времени», описанном П. Флоренским, либо о существовании тахионов, время для которых, по всей видимости, должно течь в обратную сторону.

Впрочем, все эти рассуждения о времени не имеют под собой почвы без наличия — по крайне мере, подразумеваемого — некоего наблюдателя, а вернее, различающего, якобы двигающегося с определенной скоростью во времени, в действительности же — либо производящего, либо двигающего это время. Что же до мира в его целокупности, то подобно тому, как нет пространства без мира, кроме Вселенной, и все наличное пространство заключено внутри него, равно и нет времени вне мира. Более того, поскольку пространство возникло раньше времени, то можно сказать, что мир — по пространству — больше времени и объемлет его — в «срезе» по всему времени.

Симметрично осмелимся утверждать, что и в «срезе по всему пространству» мир — во времени — объемлет пространство и несколько больше него .

Мы беремся утверждать такое положение вещей, несмотря на то, что мы не знаем, кáк истолковать это утверждение в физическом смысле — т. е. какими формулами это соотношение описать, и какие следствия из этого могут быть получены. Здесь может наличествовать некое «симметрическое соотношение», подобное соотношению формулы Максвелла для связи электростатического и электромагнитного поля, которое, кстати, по рассказам, было получено именно из чувства гармонии и симметрии мира.

В целом же мы видим, что мир, объемля собой пространство и время и являясь бóльшим их, сам не содержит времени и не производит его. Он подвижно покоится, не «вечно», но «всевременно», одновременно (опять же, иного слова в языке нет), двигаясь внутри себя к разным своим «сторонам».

Здесь под сторонами принимается не только право-лево, верх-низ, но также и начало-конец. Впрочем, последнее так же легко меняется местами, как и направления в пространстве. Все зависит от наблюдателя: «различающего» или «сопоставляющего». Куда этот различающий придет, — туда придет и мир, и человеком мир спасается и оправдывается. Через него же и осуждается.  

Абсолютная скорость и абсолютное время

В какую бы сторону и с какой бы скоростью ни двигался воображаемый наблюдатель, фотон для него будет двигаться с одной и той же — абсолютной — скоростью. Принимая вышеизложенное во внимание, можно сказать, что — с абсолютным временем. Т. е. ускоряясь, мы не догоняем фотон, но замедляем время. Эффект Доплера есть следствие изменение скорости течения времени для наблюдателя. Длина волны фотона, вернее, период, — оставаясь тем же самым, для наблюдателя будет меняться вследствие замедления времени этого наблюдателя. Что же — затормозив наблюдателя, мы вернем ему прежнюю скорость движения времени?

Вопрос в том — можем ли мы «затормозить» еще? Очевидно, нет. Ибо с какого то момента мы начнем «удаляться» от фотона, вернее — время наблюдателя опять начнет «ускоряться», а длина волны фотона начнет изменяться в другую сторону .

Таким образом, кроме «абсолютной скорости» существует еще некий «абсолютный покой». Но это утверждение должно относиться не к скорости как таковой, но ко времени, поскольку скорость и являет время. Замедляясь в скорости, мы ускоряем время. Т. е. существует абсолютный предел скорости течения времени для случая «абсолютно сферического коня в вакууме» в отсутствии действия гравитационных полей. Что же будет, если наблюдатель еще «замедлится»? Для этого, очевидно, должно измениться значение константы скорости света.

Впрочем, есть еще один способ «замедлить» наблюдателя: поместить его в мощное гравитационное поле. Скорость течения времени для него изменится; однако, в отсутствие каких бы то ни было иных чувств, кроме зрения, судить о своем состоянии он может лишь по эффекту Доплера, и этот наблюдатель не сможет сказать: изменилась ли скорость его движения, либо он попал в мощное гравитационное поле.

Далее стóит рассмотреть эффект, имеющий название неопределенности Гейзенберга. Зная скорость (импульс) движущегося по орбите электрона, мы не можем указать его «место» на орбите. Вернее, место это указывается в процентном отношении. Либо — указав «место» — мы не можем сказать, с какой скоростью он движется. Парадокс этот существует именно для того самого «абсолютно неподвижного» наблюдателя. Но утверждать, что тело может находиться одновременно в нескольких местах, менее логично, чем утверждать, что тело находится все же в один момент времени в одном месте, но моменты времени этого тела не совпадают с моментами времени наблюдателя. Таким образом, исчислив скорость — в значении скорости времени наблюдателя — этот наблюдатель не укажет: где же находится тело, ибо на один момент времени наблюдателя будет приходиться, скажем, полтора момента времени тела, и оно окажется как бы «размазанным». И наоборот: указав место, мы не получим скорость, ибо движение происходит в разных временах, и скорости несопоставимы. Возможно, если бы такая движущаяся частица могла наблюдать и счислять, то скорость света для нее вышла бы константой, имеющей отличное от принятого, значение. Т. е. частицы, имеющие то же движение времени, но в иных, убыстренных моментах, — для нас как бы размазаны по пространству. Если же ситуация обратная, то, скорее всего, наблюдатель их не увидит, ибо они слишком «медленны». Есть подозрение, что здесь мы невольно становимся заложниками «антропного принципа», ибо привнося в мир свое время, мы полагаем его собственным временем мира, что неочевидно. Время мира — скорее, некий резонатор, либо генератор, так сказать, определенных частот дискретного времени. Мир пульсирует временем, но не течет им . Это может объяснить: каким образом время «было», когда «не было» еще наблюдателя. И каким образом «был» мир, когда еще «не было» времени. Поскольку время наблюдателя производится душой наблюдателя, то и время мира — производится Душой мира. Притом, времена эти столь различны, сколь различны душа наблюдателя и Душа мира.

Таким образом, по нашему мнению, налична не только «одновременная» множественность времен, не только разные скорости течения этих времен, но и разные виды времени, для которых время как таковое выступает родовой категорией.

В заключение темы о времени и пространстве и их взаимосвязи, стоит упомянуть так называемые преобразования Лоренца . Можно сказать, что двигаясь с большими скоростями, тело двигается в другом пространстве: пространство тела сжимается, масса возрастает, время течет медленнее; либо тело в ином пространстве обладает иными характеристиками. Связь же этих категорий — как количественная, так и качественная — происходит через категорию энергии, которую мы и постараемся рассмотреть в следующей главе.

Энергия

Итак, энергия — еще одна фундаментальная категория, принимаемая в физике ad hoc. Утверждается, что разные виды энергии лишь переходят один в другой, являя собой — посредством различных субстанций — феномены одного субстрата. На операционном же уровне энергия ядерного распада, потенциальная энергия шарика на горе и кинетическая энергия катящегося с горы шарика — суть вещи различные, и обращаются с ними, и счисляют их абсолютно разными способами. И поскольку физика указанным уровнем в большинстве случаев и ограничивается, то кажется, что категория «энергия» физики новой аналогична категории «сила, дюнамис» физики античной.

Если же всмотреться более детально, то говоря об «энергии», мы подразумеваем всегда — движение. Некую — еще одну — меру движения. Ибо и тепловая энергия есть лишь выражение количества броуновского движения атомов, и электромагнитная — есть движение волн и заряженных частиц, и атомная — движение частиц-результатов распада, и потенциальная механическая выступает как выражение возможности движения. Подобно тому как в экономике деньги выполняют функцию универсального обменного эквивалента, так и в физике: энергия выполняет функцию некоего универсального обменного эквивалента при переходе одного вида движения в другой; только, в отличие от экономики, — эквивалента с фиксированным курсом обмена и при фиксированных ценах.

Но понимая, что любое изменение есть результат действия, мы можем говорить об энергии как мере действия — в количественном смысле, либо как о действии как таковом — в качественном смысле.

Т. е. можно сказать, что представляясь как «дюнамис» в операционном плане, по сути, энергия все же не утратила своего исконного значения «воплощенного действия».

Энергия и движение

Хорошо, пусть энергия предстает некоей мерой движения, однако и скорость также есть мера движения. В чем же разница?

Если скорость есть мера изменения за определенный промежуток времени, то энергия есть мера количества движения вообще, безотносительно ко времени. Возьмем предельный случай — аннигиляцию. В результате аннигиляции уничтожается вещество, превращаясь — в предельном случае — в энергию излучения, т. е движение-уничтожение становится движением-излучением. Это излучение, энергия в дальнейшем, будучи поглощенной, передает некое количество движения другому веществу, количество движения которого в результате увеличивается; это вещество может претерпеть превращение в другое, нагреется (увеличится количество движения его частей) и т. п.

Такие изменения могут протекать с различной скоростью (т. е. изменение, совершенное во времени), но энергия отвечает, скажем так, за конечное состояние в результате превращения.

Полная энергия тела, как известно, равна массе тела, умноженной на квадрат скорости света. Данное уравнение как раз увязывает движение и массу. Это — энергия, которая выделится при полном уничтожении массы, т. е. полная энергия тела; это последнее, максимально возможное, движение тела — движение уничтожения.

Закон сохранения энергии говорит о том, что энергия как таковая не возникает и не уничтожается — она лишь переходит из одного вида в другой. Как если бы, например, в детской экономической игре изначально был бы дан на всех игроков капитал и, не прибывая и не убывая, он просто переходит от одного игрока к другому.

Что же есть переход одного вида энергии в другой? Это процесс перехода одного вида движения к другому — переход количества движения между разными субъектами движения. Каким образом происходит этот переход, сказать невозможно без рассмотрения отдельного и большого вопроса о взаимодействиях, которые и обуславливают изменение и перераспределение количества движения.

Энергия и время

Как отмечалось выше, энергия есть мера движения, притом не только движения в пространстве, но мера — возможного или действительного — любого другого вида движения: возникновения, уничтожения, изменения и т. п. Поэтому связь энергии со временем мы видим опосредованной движением. В той степени, в которой энергия выражает изменение движения объекта в пространстве, что очевидно связано со временем, — в той же степени и энергия ответственна за изменение скорости течения времени объекта. Количество движения этого изменения выражается энергией.

Если же взять движение превращения, уничтожения, возникновения массы, то также: поскольку масса связана со временем, то в той мере, в какой происходит изменение масс — изменение скорости течения времени, — в той же степени и энергия связана с этим процессом.

Таким же образом энергия имеет связь и с пространством. Т. е. поскольку энергия не субстанция, но мера действия, постольку она показывает изменение количества пространственного движения тела при переходе его из одного пространства в другое, связанное с изменением его скорости. При этом, очевидно, происходит и изменение количества движения этого тела. Для того чтобы это произошло, должно измениться количество движения какого-либо другого тела.

Здесь также можно провести связь энергии с массой, поскольку изменение количества движения может происходить и в результате гравитационного взаимодействия. Кроме того, как мы уже говорили, полная энергия тела, выделяющаяся при его уничтожении, непосредственно зависит от массы этого тела. Как уже видно из вышеизложенного, вопрос энергии непосредственно связан с вопросом сил, взаимодействий, перехода одного вида движения в другой. Имея целью данной работы не глубину исследования и широту охвата тем, но наглядность методов рассуждения, осмелимся оставить данные вопросы для других работ.

Относительно энергии же можно подвести итог, сказав, что энергия, являясь мерой количества движения, с остальными фундаментальными категориями связана исключительно через движение. Она напрямую не зависит от наблюдателя, времени и т. д. В то же время, поскольку любое движение есть действие, то и энергия выражает полноту действия — свершившегося, либо возможного. Т. е. полная энергия Вселенной есть возможное, свершающееся или свершившееся действие мира в себе.

Заключение

В заключении еще раз хочется подчеркнуть, что в данной работе мы не претендуем на полноту обзора. Мы понимаем, что наши построения могут — и должны — подвергнуться справедливой критике, как со стороны физиков, так и со стороны философов. Мы лишь хотели показать, каким образом натурфилософия может анализировать категории, используемые в современных естественных науках. А также пояснить, каким образом могут читаться тексты древних натурфилософов, принимая во внимание, что сама проблематика натурфилософии, да и понятийный аппарат этой науки, остаются в общих чертах неизменными.

К сожалению, за рамками данной работы остались многие важные вопросы. Например, вопрос сил, взаимодействий, проблема соотношения рассмотренных категорий, не затронутое нами волновое «движение»; отдельными и достаточно интересными темами являются: осмысление собственно математического аппарата, применяемого в физике, понятие информации, проблема онтологического статуса «объектов» микромира — все эти проблемы еще ждут своего осмысления натурфилософией для того, чтобы дать ответ — о чем же, о каком же мире говорит нам физика? Либо — о каком мире ей дóлжно говорить?

Начиная данную работу, мы намерено старались оставаться непредвзятыми. Очертив некий круг исследования, не пытались заглядывать вперед: к чему же, собственно, мы хотим прийти? Теперь, пытаясь обобщить все сказанное, мы видим одну интересную закономерность: за какую бы из рассмотренных категорий мы не взялись, — в конце концов, все равно упираемся либо в вопрос пространства как пространства-времени, либо в вопрос «чистого пространства», пространства как такового. Это и является, несомненно, наиболее интересным выводом из всего вышесказанного. Если попробовать дать ответ на один из базовых вопросов античной натурфилософии: «Из чего всё?» — то в ее же духе можно ответить: «все из пространства». Конечным, последним основанием современной физики мы видим это пространство, эту пустоту. Мир современного естественного знания — это Логос (в каком бы смысле мы не понимали его — как Закон, или как Произволение), играющий в Пустоте и играющий Пустотой.

Рассматривая физику, мы должны констатировать, что все возникающие, либо пребывающие феномены — пространственны. Будучи же пространственны и восприняты чувственно или косвенным образом, — они с необходимостью временны и, следовательно, с необходимостью — смертны.