А так как и тело, и время, и место, и движение — [вещи] непрерывные, то 

необходимо разобраться и с непрерывностью: ибо она сопутствует 

 физическим началам. Не обойтись и без исследования 

бесконечности и пустоты: бесконечности потому, что и физические тела, 

и движение, и место, и время — непрерывны и обладают протяжением, а 

значит, должны быть делимы до бесконечности и должны быть [по 

протяженности] либо бесконечны, либо конечны, либо в каком-то 

отношении бесконечны, а в каком-то конечны. Поскольку же некоторые 

считали место неким пустым протяжением, лишенным тела, естественно, 

что рассуждение о пустоте необходимо вклинивается в рассуждение о 

месте; к тому же кое-кто из физиков — причем из самых серьезных — 

полагали пустоту в числе начал. Итак, предмет лекций по физике — то, что 

присуще всем физическим [вещам] вообще, или же не присуще, но 

кажется таковым. 

А почему они именно так называются — это совершенно очевидно. 

Сочинение, которое учит о том, что присуще вообще всем природным 

[вещам], поскольку они природные естественным образом 

получило имя «лекции» же добавлено для уточне- 

ния— что они были предназначены для слушателей. Адраст6 в книге О 

порядке сочинений Аристотеля сообщает, что некоторые давали этой 

работе заголовок О началах, другие называли ее Лекциями по физике 

 а третьи объединяли первые пять книг под заго- 

ловком О началах, а последние три — О движении. Кажется, именно так 

упоминает их во многих местах и сам Аристотель. 

Полезна же наука о природе не только для жизненно 

важных искусств (врачеванию и механике она предо- 

ставляет начала, а всем прочим искусствам помогает, ибо каждое из них 

должно рассмотреть природу и естественные различия подлежащей ему 

материи); и не только потому, что совершенствует эйдос нашей души, 

родственный познанию природных [вещей], подобно тому 

как богословие совершенствует умственное и высшее [начало нашей 

души], — она в высшей степени содействует совершенствованию души 

также и во всех прочих отношениях. 

В самом деле, она способствует практическим добродетелям: спра- 

ведливости — поскольку показывает, как сообразны друг другу все 

элементы и части вселенной, как любят они свой порядок и блюдут за- 

коны геометрии7, не стремясь захватить больше, чем им положено. Она 

способствует благоразумию, поскольку показывает природу наслажде- 

ния: предвкушаемое наслаждение еще не благо, а испытываемое кажет- 

ся достаточно сильным и желанным лишь до тех пор, пока в значитель- 

ной доле смешано с противоестественным. Кроме того, занятия теоре- 

тической физикой, заполняя досуг, легко отвлекают душу как от теле- 

сных наслаждений, так и от забот и тревог по поводу [вещей] внешних, 

в результате чего [в душе] возникают благоразумие, справедливость и 

во взаимоотношениях с людьми простота и сговорчивость. 

Что же до мужества, то кто может быть мужественнее человека, ко- 

торый узнал от науки о природе, что наше животное [то есть животная 

составляющая человека] есть чувственная частица вселенной; что пpo- 

должительность нашей жизни — не мера времени вселенной; что все 

рожденное необходимо подвергнется уничтожению, которое есть не что 

иное, как разложение на простые [элементы] и возврат частей к родст- 

венным им целостностям обновление состарившихся и 

восстановление сил дряхлых и утомленных [элементарных частиц]. 

Для того, кто познал бесконечность времени, какая разница, погибнуть 

прямо сейчас или через несколько лет? К тому же такой человек, пони- 

мающий все превосходство отделенной [то есть от тела] души и все же 

вынужденный ежедневно бросать ее на растерзание проистекающим от 

тела тревогам и заботам, с каждым днем все сильнее будет любить 

смерть. А того, кто так относится к смерти, каким из кажущихся стра- 

хов можно напугать? 

[Наука о природе] порождает также разумение, ибо эта [доброде- 

тель] имеет много родственного с познающим [началом] души. Кроме 

того, она делает людей великодушными и не мелочными, убеждая не 

считать великим ничто человеческое. Она делает людей свободными, 

ибо учит довольствоваться малым: такие люди готовы делиться с дру- 

гими всем, что имеют, сами же ничего у других не просят. 

Но величайшее благо, доставляемое ею, заключается в том, что 

она — наилучший путь к познанию сущности души и к созерцанию от- 

деленных и божественных эйдосов. Об этом свидетельствует Платон, 

которого изучение физических движений подвигло к открытию само- 

движущейся сущности и умной божественной ипостаси; и Аристотель, 

которого — как раз в разбираемой нами работе — исследование вечного 

кругового движения заставило подняться выше и искать неподвижную 

причину всякого движения. 

А еще она возбуждает самое горячее почтение и благоговение к 

вышнему божеству: тщательное исследование и осмысление сотво- 

ренного пробуждает удивление перед величием творца. А за таким 

удивлением следуют симпатия к богу, несокрушимая вера и твердая 

надежда. Вот почему в высшей степени полезно упражняться в физи- 

ческой науке. 

Итак, наука о природе и вообще полезна, но полезнее всего в ней 

то, о чем трактует как раз та работа, за которую мы взялись сейчас: а 

она учит нас началам всей физики, без которых физика как наука не- 

возможна, о чем Аристотель заявил в самых первых словах: Ведь мы 

тогда уверены, что знаем ту или иную вещь, когда уясним ее первые 

причины и первые начала вплоть до элементов. 

Надо, наверное, еще сказать о порядке этого сочинения [то есть о 

месте, какое оно занимает среди других сочинений Аристотеля]. Из 

вышеизложенного уже ясно, что оно предваряет все остальные [работы 

Аристотеля] по физике, так как учит о физических началах. А все физи- 

ческие работы следует поместить после работ нравственных (этичес- 

ких), которые укрощают и приводят в порядок наш нрав, и логических, 

которые помогают нам обзавестись критерием истины. 

Что эта книга — подлинное произведение Аристотеля, доказывать 

излишне; она бесспорно подлинна. В числе других бесспорно аристоте- 

левских сочинений она упоминается самим Аристотелем [в других его 

работах], и самыми серьезными из его учеников, и всеми представите- 

лями школы, которые перечисляют ее главы и дают краткий обзор со- 

держания. 

Вся работа разделяется на две части: первая — это первые пять 

книг, в которых, по словам Адраста, идет речь обо всех началах и о том, 

что из них следует, с добавлением некоторых отступлений по ходу ис- 

следования. Начиная с шестой книги, Аристотель переходит к учению о 

движении, излагая в трех оставшихся книгах всевозможные физические 

теоремы о движении. Поэтому и сам Аристотель обычно называет пер- 

вые пять книг О началах, а три следующие — О движении. 

В первой книге О началах он учит о сопутствующих причинах 

(ovvaiTia), то есть о материи, форме и лишенности, которая 

противоположна форме. Во второй книге - о 

непосредственно действующей причине, как он называет 

природу, а также о причине целевой. Поскольку же существуют 

некоторые другие [вещи], которые тоже кажутся действующими 

причинами, но являются таковыми лишь по совпадению, например, 

случай и самопроизвольность  avTOfaTov), 

Аристотель разобрался и с ними, не оставив их без рассмот- 

рения. Так как природа по определению, которое дал ей Аристотель, 

есть начало движения, и так как физические тела вообще характеризу- 

ются именно движением, в третьей книге он приступает к учению о том, 

что такое движение вообще и каждый из видов движения в частности. 

А поскольку физическое движение непрерывно, а непрерывное делимо 

до бесконечности, постольку в третьей книге он рассуждает также о 

непрерывном и о бесконечном. Так как физические [вещи] суть тела и 

обладают положением в пространстве им необходимо 

нечто, в чем они будут существoвать и в чем двигаться. Поэтому в 

книге Аристотель трактует о месте. Некоторые утверждают, что место 

есть пустое протяжение, и полагают пустоту одним из начал; естествен- 

но, Аристотель занялся также исследованием пустоты. Поскольку же 

всякое движение измеряется временем, физику необходимо заняться и 

временем, чем и завершается четвертая книга. В пятой книге Аристо- 

тель провел подробное различение между движением и прочими [вида- 

ми] изменений, а также между разными [видами] движения, и между 

[видами] движения, с одной стороны, и [видами] покоя, с другой, и 

между [видами] покоя, и, кроме того, описал единое движение, [в кото- 

рое входят] все существующие движения8. 

Мне осталось добавить совсем немного, прежде чем я перейду к 

тексту Из философствовавших до Платона единомышленники 

Фалеса, Анаксимандра и им подобных в поисках причин существующе- 

го по природе начали снизу — ведь в те времена впервые после потопа 

и накопления необходимого началась в Элладе философия; начавши 

снизу, они, естественно, увидели начала материальные и элементарные 

и, обнаружив их, провозгласили без разбору началами всего сущего. 

Ксенофан Колофонский и его ученик Парменид, а также пифагорейцы 

передали [нам] более совершенную философию как о [вещах] природ- 

ных, так и о [вещах] Сверхъестественных, однако передали ее [в форме 

весьма] загадочной. Анаксагор Клазоменский познал действующую 

причину — Ум, однако пользовался ею в изложении учения о причинах 

ничтожно мало, как заметил Сократ в Федоне. И в этом, пожалуй, нет 

ничего удивительного. Ведь и сам Тимей и тот Тимей, от лица которого 

говорил Платон, хотя и предположили сначала действующую, парадиг- 

матическую и целевую причины возникающих [вещей], однако когда 

дело дошло до указания причин [вещей] телесных, выводили их из пло- 

скостей и [геометрических] фигур — словом, из природы элементов. 

Лишь Платон довел учение пифагорейцев и элеатов до ясности; он 

достойно воспел сверхъестественное — то, что выше 

природы), а в [вещах] физических и телесных отличил начала элемен- 

тарные ото всех прочих; он же первым назвал подобные 

начала элементами как сообщает Евдем; он выделил дейст- 

вующую и целевую причины, а вдобавок к ним — им самим усмотренную 

парадигматическую причину — идеи. [Материальной причины Платон 

еще не знал], потому что материю лишь позднее обнаружил Аристотель 

— впрочем, пользуясь тем же самым ходом мысли  он 

же [открыл] форму — вид, эйдос). В качестве действующей 

причины он установил божественный ум, а в качестве целевой — его 

благость, благодаря которой все чувственное уподобилось 

умопостигаемому образцу. 

Аристотель отличается от физиологов-доплатоников не только тем, 

что знал действующую причину, но и тем, что в материальных причинах    

усмотрел    то,     что,     собственно,     делает     их     началами 

 

Ибо они полагали в основу либо гомеомерии, 

либо какой-нибудь один из четырех элементов, либо несколько, либо 

все [четыре], либо доходили до неделимых тел (атомов), — он же раз- 

ложил и гомеомерии, и четыре элемента, разложив

саму телесную природу на материю и форму, как это делал до него Пла- 

тон, а до Платона пифагореец Тимей: непосредственными [элементами 

тел] они сделали четыре элемента, которым, в свою очередь, предшест- 

вовали плоскости, а им — самые первые элементарные начала — мате- 

рия и форма. 

Еще вот чем отличается Аристотель вместе и от Платона и от всех, 

кто был до Платона: они рассуждали о физических вещах либо как обо 

всех вообще сущих, как некоторые до Платона; либо как о космосе и о 

частях космоса, начиная исследование здешних [то есть отдельных те- 

лесных вещей] с исследования о космосе, как сам Платон и некоторые из 

его предшественников. Аристотель же, [во-первых], определил, какой 

именно порядок [то есть место] занимают физические [вещи] среди всех 

сущих, а, [во-вторых], учил о физическом теле самом по себе, так, как 

если бы и не было никакого космоса. И еще, применительно к элементам, 

он первый доказал, что лишенность есть нечто иное, нежели материя, в то 

время как Платон определял лишенность как свойство материи или нечто 

с ней связанное

И еще: все прочие не принимали во внимание действующую при- 

чину, а Анаксагор и Платон, как, впрочем, и пифагорейцы, отождеств- 

ляли ее с божественным Умом; Аристотель же, по внимательном иссле- 

довании, сказал, что действующая причина природных вещей — природа, 

которую Платон считал причиной инструментальной, поскольку она-де 

приводится в движение одним, а сама движет другое. Правда, и 

Аристотель не остановился на природе и не оставил ее первой действу- 

ющей причиной в собственном смысле слова: он возвел все движущиеся 

вещи к неподвижной, всё движущей причине в конце рассматриваемой 

нами работы9. 

Кроме того, сей муж [то есть Аристотель] отличается от древних 

физиологов     самой     формой     физического     исследования

 

их загадочную двусмысленность он заменил ясностью 

[изложения], а доказательствам придал строгость В отличие 

же от Платона, он с большей очевидностью демонстрирует необходи- 

мость каждого доказательства, а начала их [то есть доказательств] ста- 

рается брать преимущественно из чувственного восприятия или из об- 

щепринятых мнений. А от всех них вместе он отличается тем, что все 

части науки о природе прорабатывает до мельчайших деталей. 

Сочинения его делятся на две части: экзотерические, к которым от- 

носятся исторические, диалогические и вообще все, не требующие 

высшей строгости и большого усилия [от читателя]; и устные [лекции], 

к числу которых относится и настоящая работа. В них он нарочно ста- 

рается выражаться неясно, чтобы тем самым отпугнуть легкомыслен- 

ных читателей; да те и не знали вовсе, что [эти лекции] записаны. 

Александр10 после разгрома персов писал к Аристотелю так: 

«Александр Аристотелю желает благополучия. Ты поступил непра- 

вильно, обнародовав учения, предназначенные только для устного пре- 

подавания. Чем же будем мы отличаться от остальных людей, если те 

самые учения, на которых мы были воспитаны, сделаются общим до- 

стоянием? Я хотел бы превосходить других не столько могуществом, 

сколько знаниями о высших предметах»11. На что Аристотель так отве- 

чал ему: «Аристотель царю Александру желает благополучия. Ты писал 

мне насчет устных учений  полагая, что их сле- 

дует хранить в тайне. Знай же, что они и изданы, и не изданы. Ибо по- 

нятны они лишь тем, кто нас слушал. Будь здоров». Плутарх Хероней- 

ский в Жизни Александра говорит, что эта переписка касалась издания 

Метафизики.

Так как знание и наука

возникают во всех дисциплинах которые про- 

стираются на начала, причины и элементы, путем их уяс- 

нения (ведь мы тогда уверены, что знаем ту или иную 

вещь, когда уясняем ее первые причины, первые начала и 

разлагаем ее вплоть до элементов), то ясно, что и в науке 

о природе надо попытаться определить прежде всего то, 

что относится к началам. 

Введение сразу же объявляет предмет сочинения, что оно — о на- 

чалах природных [вещей]. Прежде всего, — говорит Аристотель, — 

нужно попытаться разобрать и определить то, что относится к при- 

родным началам. Необходимость изучения начал он показывает с пол- 

ной очевидностью с помощью такого примерно умозаключения. Все 

природное имеет начала; то, что имеет начала, изучается, как правило 

{епioTаofаi ovрbaivel), на основе знания самих на- 

 

чал; следовательно, для изучения природного необходимо знание его 

начал. Следовательно, тому, кто намерен овладеть наукой природоведе- 

ния необходимо знание природных 

начал. 

Что начала природных вещей существуют, это будет доказываться 

на протяжении всего последующего изложения и потому в данный мо- 

мент в доказательстве не нуждается. Именно поэтому, я думаю, Аристо- 

тель и опустил здесь первую посылку. А вот Феофраст13 в начале своей 

Физики доказывает и ее: «Что у природных вещей есть начала, явствует 

из того, что природные вещи — сложные тела, а у всего сложного есть 

начала, из которых оно сложено; все без исключения природные вещи 

либо суть тела, либо обладают телами, а значит, и те, и другие сложны». 

Порфирий14 же говорит, что исследовать, есть ли начала у природных 

вещей, дело не физика, а превзошедшего более высокую [науку, то есть 

метафизика]; физик же пользуется [его выводами] как данными. Он мог 

бы выразиться точнее: дело превзошедшего более высокую [науку] — 

исследовать, что именно представляют собой эти начала. 

В самом деле, ни геометр, ни врач не доказывают начал своей на- 

уки, но пользуются ими как данными, исходя из того, что они есть и что 

они именно таковы. Почему же тогда физики исследуют почти все на- 

чала физических вещей? [Здесь надо различать два вида исследования]. 

Дело физика — показать, что физические вещи сложны и имеют начала, 

и указать эти начала, как дело врача — [знать], что человеческое тело 

состоит из четырех элементов, а дело грамматика — [знать], что речь 

складывается из двадцати четырех элементов. Но каковы способности и 

свойства каждого из элементов, об этом судит [знаток] более 

высокой [науки]: о звуках речи — музыкант, о 

человеческом теле — физиолог, о началах физики — первый философ 

(то есть метафизик). Вот почему Аристотель [в Физике], показав, что 

начала природных вещей — материя и форма, говорит, что материя по- 

знается по аналогии, хотя первый философ выводит ее также и из при- 

чин; относительно же формального начала, — говорит он, — то едино 

ли оно, или их много и каково оно или каковы они, — подробное рассмо- 

трение этих вопросов есть дело первой философии, так что следует 

отложить его до времени15 . 

А   что   все,   имеющее   начала,   познается   обычно

кттшгааваь) тогда, когда будут познаны его начала, это Ари- 

стотель принимает как аксиому, и потому пользуется так называемым 

причинным союзом благодаря кото- 

рому предположение выглядит как нечто уже [доказанное и] принятое. 

[Он рассуждает примерно так]: ибо (причинный союз) если наука есть 

познание посредством доказательства, а доказательство есть силлогизм, 

силлогизм же [строится] из начал, то очевидно, что наука есть познание 

посредством начал. Кроме того, эта аксиома подтверждается наведени- 

ем и общепринятым мнением: «Ведь мы тогда уверены, что знаем ту 

или иную вещь, когда уясняем ее первые причины, первые начала и раз- 

лагаем ее вплоть до элементов». Однако он не делает непосредствен- 

ный вывод из этого умозаключения, типа: «Следовательно, изучение 

природных вещей основывается на знании их начал», сразу переходя к 

тому, что следует из этого вывода: «надо, — говорит он, — в науке о 

природе определить то, что относится к началам». Впрочем, здесь 

содержится и промежуточный вывод. 

Эти слова цитирует Евдем16 в начале своей Физики, объяснив, что 

для практических дел нужнее всего знать единичное, а для теории — 

общее, он говорит: «Самое общее в том, что касается наук, — это, ви- 

димо, [учение] о началах; те или иные начала имеются для каждой на- 

уки. А раз так, то и рассуждающему о физике необходимо прежде всего 

рассмотреть начала». Таков же примерно смысл и всего [Евдемова 

вводного] рассуждения в целом. 

Есть [в нем, однако, один частный вопрос], на котором стоит оста- 

новить внимание: что такое начало и чем оно отличается от причины и 

элемента? Дело в том, что Александр утверждает, что они друг от друга 

отличаются: началом в собственном смысле называется действующая 

[причина], почему и говорится о «начале движения», а собственно при- 

чиной — то, ради чего и форма (ибо в природных вещах форма и есть 

целевая причина); элементом же называется внутренний состав (то, что 

находится внутри — то есть материя. Александр здесь, 

по всей видимости, следует Евдему, который говорит, что «слово при- 

чина употребляется в четырех значениях. Во-первых, как материальная 

причина — это, собственно, элемент. В самом деле, элементы — это 

внутренний состав вещи; так буквы находятся в речи; в этом же смысле 

говорят, что медь — причина долговечности [бронзовых] изделий. Во- 

вторых, причиной называется и источник движения его 

мы обычно называем началом, например, началом ссоры — тот повод, 

из-за которого она возникла. Итак, начало и элемент могут называться 

также и причинами. [Совсем иначе обстоит дело с другими двумя при- 

чинами]. То, ради чего никак не может быть названо 

элементом, ибо не входит в состав причиненного, например, здоровье 

отнюдь не содержится внутри прогулки; точно так же здоровье — и не 

начало прогулки, но именно причина. Что же касается формы, то эта 

причина родственна целевой и часто с ней совпадает. Так что причиной 

более всего подобает называть именно [целевую причину], то, ради че- 

го». Вот что пишет на этот счет Евдем. Удивительно только, что форма 

у него, выходит, не содержится в причиненном; разве что под формой 

он понимает общее понятие. 

А вот что пишет Порфирий: «Первое значение в каком 

[Аристотель] употребляет слово начало — это откуда начинается дви- 

жение то, с чего [нечто начинается], как, 

например, начальная точка пути; в этом смысле начало корабля — киль, 

а начало дома — краеугольный камень; этому значению противо- 

положно понятие конца  Второе значение — то, в силу 

чего  в этом смысле природа — начало природных [вещей], 

искусство — начало искусственных [вещей]. Кроме того, начало — это то, 

ради чего, как победа — начало атлетической тренировки. В четвертом 

смысле   началом   называется   то,   из   чего,   как   из   первоосновы 

 нечто возникает; так, для дома начало — 

камни и бревна, в качестве материи. Кроме того, начало — форма и об- 

лик  вообще вид. Аристотель усматривал вид толь- 

ко в материи, и именно его называл началом, а Платон мыслил помимо 

этого вида еще и отделенный от материи, и потому вводил еще одно 

начало — парадигматическое. Таким образом, согласно Аристотелю 

слово «начало» имеет четыре значения: это либо то, из чего материя; 

либо то, сообразно с чем, форма; либо то, чем действующее [начало]; 

либо то, из-за чего, цель. Согласно же Платону, [есть еще два вида на- 

чал], а именно, то, по образцу чего  парадигма, и то, посред- 

ством чего инструмент  

Слово «причина» употребляется в стольких же значениях, в 

скольких и «начало». По подлежащему начало и причина — одно и то 

же, но по понятию различаются: ибо начало, — говорит 

Порфирий, — мыслится таковым, поскольку предшествует, а причи- 

на— поскольку делает нечто и поскольку служит целью того, что 

причиняет17. Впрочем, и причина в возможности есть начало, и начало в 

возможности есть цель. Поэтому понятие начала предшествует по- 

нятию причины. 

Итак, именно в стольких значениях употребляются слова «начало» и 

«причина», и [обозначают они] отнюдь не всё во всём [без разбору, но 

различаются между собой]: одни— начала возникновения, как материя 

и форма, или действующее и страдающее, или один из элементов, какие 

усматриваются в каждой природной вещи. Вторые — начала познания, 

то есть неопосредованные и недоказуемые посылки. Третьи — начала 

сущности (бытия), как определенное и беспредельное у пифагорейцев, 

или нечетное и четное. Есть еще начала деятельности (практические, 

 — это либо действующее либо цель». 

Теперь, когда мы изложили эти [две точки зрения], нужно сделать 

кое-какие замечания. По поводу [мнения] Александра и его предшест- 

венника Евдема нужно заметить, что то, ради чего, будучи целью, явля- 

ется в то же время и началом в собственнейшем смысле слова; [целевая 

причина] в большей степени начало, нежели действующая, и в особен- 

ности это должны признавать те, кто утверждает, что первая и непо- 

движная причина есть цель всех [вещей], а не их творец

Ведь раз они говорят, что она есть самая наипервейшая из всех [вещей], 

то должны согласиться, что она — начало всех [вещей]. Кроме того, 

непонятно, почему элементом они называют только материю, если сами 

же утверждают, что сложное [составлено] из материи и 

формы? В самом деле, форма, хотя и есть в некотором роде цель, одна- 

ко в первую очередь есть элемент. 

Что же касается Порфирия, то, во-первых, из его же собственного 

различения видно, что значения слов «причина» и «начало» не всегда 

совпадают: всякая причина может быть названа также и началом, но не 

всякое начало — причиной; начало таких вещей, как например, путь 

или драма, не может называться причиной. Во-вторых, начало не пред- 

шествует причине в понятии, потому что причина необходимо должна 

предшествовать завершению а нача- 

ло, понимать ли его как часть или как элемент, существует одновремен- 

но с завершенной [вещью]  

Аристотель никогда не подразделял начало, как общее понятие, на 

причины в собственном смысле, каковы действующая и целевая причи- 

на, и то, что некоторые впоследствии назвали — сопутству- 

ющие причины, каковы элементы. Поэтому [первую фразу Физики] он 

продолжает так: [Мы тогда уверены, что знаем ту или иную вещь], ког- 

да познаем ее первые причины и первые начала, — потому что первые 

причины в собственном смысле слова и первые начала в собственном 

смысле — одно и то же, — и вплоть до элементов, — то есть вплоть до 

того, что называют последними причинами и началами. [Точно так же, 

наравне, перечисляет он их], говоря об исследованиях, которые про- 

стираются на начала, или причины, или элементы. 

Что же до того, что Аристотель говорит именно о первых причинах 

и первых началах, то это, может быть, указывает на то, что есть ведь и 

другие причины — ближайшие и единичные, отличные от первых. Тот, 

кто знает ближайшие причины, не зная первых, тот не знает толком и 

ближайших, ибо первые — причины ближайших. Только тогда мы вла- 

деем наукой, когда познаем все причины и все начала, как первые, так и 

ближайшие, то есть элементы. 

Первые начала бывают как специальные для каждой науки, напри- 

мер, для геометрии первые начала — ее определения и аксиомы, так и 

общие для всех наук. Когда Александр говорит, что кто намеревается 

стать ученым, должен изучить общие начала, он выступает как платоник. 

Аристотель же, очевидно, [полагал нужным изучение специальных начал] 

и имел в виду начала именно физической науки, когда говорил, что в 

науке о природе надо попытаться определить прежде всего то, что 

относится к началам. Именно их он затем и определяет — начала, 

соответствующие предмету, который он взялся изложить, а вовсе не 

общие [для всех наук], подлежащие рассмотрению [не физика, а] первого 

философа. 

Что касается слов знание и наука то 

это не параллелизм, как совершенно правильно понял Александр, который 

пишет по этому поводу следующее: «Так называемый параллелизм 

содержит различие только в именах при тождестве [обозначаемого ими] 

предмета. Поэтому одно из таких имен равно по значению

всем вместе. Знание же и наука по значению не тождественны просто 

знанию, ибо мы называем знанием и то, что [приобретается] посредством 

чувственного восприятия, мнения или неопосредованных предпосылок, а 

все это мы познаем без доказательств, то есть не путем науки». 

Совершенно верно сказано. Только Александр не объяснил, в каком 

именно значении и соотношении эти два слова употреблены здесь. По- 

видимому, наука здесь подчинена знанию как своему роду, то есть 

Аристотель мог бы сказать «научное знание». Можно привести похожий 

пример: «Высказывание, высказанное как утверждение, есть либо истина, 

либо ложь». «Высказывание» есть родовое понятие по 

отношению к «утверждению» и точно так же знание 

 или, что то же, познание есть род по отношению к 

науке

А что Аристотель признавал знанием и то, которое получается из 

чувственного восприятия, явствует из первых строк Метафизики: Все 

люди по природе стремятся к знанию. Доказательством тому — любовь 

к чувственным восприятиям. И нет сомнения, что он никогда не 

отождествлял знание в собственном смысле слова

 с наукой. 

Это Платон исходит из того, что знание в собственном смысле есть 

научное знание, например, когда он говорит, что математики не знают 

своих начал, совершенно очевидно, что он имеет в виду «не знают на- 

учно» [то есть не могут доказать]. «У кого началом служит то, чего он не 

знает, — говорит Платон, — и середина и конец выводятся из того, 

чего он не знает, у того его знание разве может называться наукой?»18 

Он совершенно недвусмысленно противопоставляет знанию мнение, 

когда говорит: «А что, если станет негодовать на нас тот, о ком мы ска- 

зали, что он только мнит, но не познает?»19 И точно так же отличает 

мнимое от известного, говоря: «Мы уже согласились, что, если обнару- 

жится нечто подобное, это надлежит считать мнимым, а не извест- 

ным»20. 

Совершенно очевидно, что и Аристотель [во вступлении к Физике] 

имеет в виду не знание, или, что то же, познание вообще, а именно на- 

учное знание, о чем и говорит: Мы тогда уверены, что знаем ту или 

иную вещь, когда познаем ее первые причины и первые начала, — а по- 

знание от начал и есть научное познание. А что мнение и наука — вещи 

разные, доказал еще Сократ в Теэтете, [исходя] из того, что мнение 

может быть и истинным, и ложным, а наука — только истинной. Тем же 

доказательством пользуется и Александр. 

А что означают слова: Знание и наука возникает во всех дисципли- 

нах которые имеют дело с началами или с причинами или с 

элементами? [Почему здесь стоит разделительный союз «или»?] Ведь 

Аристотель приписывает это свойство [то есть иметь дело с началами, 

причинами и элементами] всем видам научного знания. В самом деле, 

всякая наука есть доказательный силлогизм и всегда исходит из начал 

— неопосредованных предпосылок. Но неопосредованные предпо- 

сылки мы знаем бездоказательно, — в противном случае мы уйдем в 

[дурную] бесконечность, — следовательно, и начала физики мы будем 

знать бездоказательно; хотя Аристотель и попытается в дальнейшем 

обосновать их доказательными силлогизмами. 

Вот что говорит на этот счет Александр: «Поскольку начало и эле- 

мент различаются (ибо элемент — это материя), и поскольку не все 

[дисциплины] имеют дело с материей, например, математические, по- 

стольку эти слова [Аристотеля] можно разъяснить так: все науки имеют 

какое-то из этих [оснований], но не каждая имеет все. У одних наук есть 

и начала, и причины, и элементы, а у некоторых нет, например, у всех 

тех, которые изучают не возникшие [вещи] и не имеют дела с материей. 

Есть науки, в которых нет того, ради чего [то есть целевой причины] — 

к таким, по-видимому, относится геометрия. Начала нет в [исследова- 

нии] невозникших [вещей], а материи [то есть элементов] — в [исследо- 

вании вещей] нематериальных». — Вот таковы буквальные слова Алек- 

сандра, оставляющие некоторое недоумение. 

Желательно бы узнать, [во-первых], почему лишь одна материя 

есть элемент, и только материальные вещи состоят из эле- 

ментов? Ведь мы говорим об элементах речи [ — буквах], и философа- 

 

ми написаны [целые книги, которые так и называются]: Об элементах 

речи. И если элемент есть то, из чего как первого нечто возникает и во 

что как последнее оно разлагается, а все сложное возникает из материи и 

формы, то очевидно, что форма [наряду с материей] есть элемент 

сложного. [Во-вторых], почему математические [дисциплины] не имеют 

материи? Их материя — числа, расстояния и звуки, виды которых они 

рассматривают. Еще желательнее узнать, [в-третьих], почему в геомет- 

рии нет того, ради чего [то есть цели]? Ведь она и создана была ради 

пользы для жизни, как в качестве самостоятельной дисциплины, так и в 

качестве науки, дающей начала механике. А астрономия, а [изучение] 

взаимосвязей бестелесной природы? — Ведь большей своей частью она 

обязана математике. Может быть, у нее нет никакой цели пото- 

му, что она наука познавательная а не практическая? — Но 

тогда и физика бесцельна (беспредметна — и вообще всякая 

теоретическая философия, цель которой —восхождение к первому благу 

и превращение души из человека в бога, насколько это возможно, как 

объясняет сам Аристотель в десятой книге Никомаховой этики21.

«Можно, — говорит Александр, — назвать наукой в более общем 

смысле также и познание начал, у которых нет начал; тогда 

этому познанию будет противоположна наука, [исходящая] из начал. Но 

в [Физике] имеется в виду наука не в общем смысле, что очевидно из 

того, что к слову «знание» присоединено слово «наука». Что же до слов: 

«которые имеют дело с началами или причинами или элементами», то 

они могут указывать на собственный признак всякого научного знания. 

Ибо наука, будучи доказательным силлогизмом, всегда исходит как из 

начал из неопосредованных посылок. Но в таком случае, поскольку не- 

опосредованные посылки мы знаем бездоказательно, — ибо иначе мы 

уйдем в [дурную] бесконечность, — постольку и начала физики мы бу- 

дем знать бездоказательно; хотя [Аристотель] и попытается в дальней- 

шем изложить их посредством доказательных силлогизмов». 

Итак, выходит, не нужно обращать внимания на точные слова са- 

мого Аристотеля, который прямо говорит, что научное знание 

 бывает не обо всех вещах и возникает в результа- 

те не всякого познания  но в результате всякой дисциплины 

 Если же, как говорит сам Александр, дисциплина или метод 

есть всякое теоретическое обладание предметом посредством логоса, то 

есть посредством причины, или, что то же самое, дисциплина есть про- 

движение к познаваемому по правильному пути

 — то ясно, что 

познание начал не может быть дисциплиной, а дисциплиной является 

только научное познание, 

исходящее из начал и причин познаваемого. Научное знание о познава- 

емом предмете, у которого есть начала — будь то причины или элемен- 

ты, как у физических предметов, — мы получаем из познания их начал. 

Ибо наука есть познание из начал. 

184а16:  

Естественный путь [к этому] ведет от более понятного и 

явного для нас к более явному и понятному по природе: 

ведь не одно и то же понятное для нас и [понятное] вооб- 

ще. Поэтому необходимо продвигаться именно таким об- 

разом: от менее явного по природе, а для нас более явного 

к более явному и понятному по природе. Для нас же в 

первую очередь более ясны и явны скорее слитные 

 [вещи], и уж затем из них путем их 

расчленения становятся известными элементы и начала. 

Поэтому надо идти от вещей, [воспринимаемых] в общем, 

к их составным частям: ведь целое скорее уясняется чувст- 

вом, а общее есть нечто целое, так как общее схватывает 

многое наподобие частей. То же самое некоторым обра- 

зом происходит и с именем в отношении к определению: 

имя, например, «круг» обозначает нечто целое, и притом 

неопределенным образом, а определение расчленяет его 

на составные части. И дети первое время называют всех 

мужчин отцами, а женщин матерями и лишь потом разли- 

чают каждого в отдельности23. 

Указав, что всякому, кто собирается стать ученым в физических 

предметах, необходимо прежде рассмотреть начала физических вещей, 

Аристотель затем переходит к учению о началах. Первым делом он оп- 

ределяет, каков характер этого учения. В самом деле, следует 

выяснить, возможно ли вообще изучить что-либо относительно начал. 

Ибо   если   всякое   учение   и   всякая   дианоэтическая   дисциплина 

 

исходит из начал, а 

начала начал полагать недопустимо, то учение о началах будет, вероят- 

но, невозможно. Так вот, Аристотель разъясняет, каков характер знания 

о началах. 

Но начать разговор об этом лучше издалека. Итак, поскольку все 

познаваемое либо самодостоверно и служит началом по- 

знания, [будучи установлено всеобщим] согласием, как определения и 

так называемые неопосредованные [пред] 

посылки

 

либо познается из некоего прежде данного знания, а именно, 

 

знания определений и неопосредованных посылок, как всё, познаваемое 

посредством силлогизмов и доказательства... *** ...а начала физических 

[предметов] очевидно сложны: что они не самодостоверны, явствует из 

разногласия физиологов24, каждый из которых предлагает другие начала, 

как мы убедимся впоследствии. Но раз они доказуемы, необходимо 

доказывать их из каких-то более известных начал. Ибо всякое учение и 

всякая дисциплина дианоэтическая, то есть имеющая дело не с чувст- 

венным и не с умопостигаемым  

 но доказательная и силлогистическая всегда основывается на 

прежде данном знании, как мы убедились во Второй Аналитике. 

Более известное [то есть прежде данное знание] выступает либо 

как начала и причины того, что подлежит доказательству, как обычно 

бывает при доказательствах в собственном смысле слова (в са- 

мом деле, доказательства чего-либо выводятся из его начал и причин; 

так, например, мы выводим, что космос прекрасен, из того, что его де- 

миург благ, или бессмертие души выводим из ее самоподвижности); 

либо как нечто необходимо сопутствующее доказываемому и потому 

сообосновывающее его. Когда более известное выступа- 

ет в этом последнем качестве (например, когда мы доказываем, что бог 

благ, из того, что космос прекрасен и упорядочен, ибо это удобопонят- 

нее для нас и нашего чувственного восприятия, или что душа самопо- 

движна, из того, что одушевленные тела движимы изнутри) получается 

силлогизм не доказательного характера, а скорее свидетельского 

 Исходные положения здесь берутся на веру и служат не 

началами того, что доказывается (ибо они не предшествуют ему, а ско- 

рее из него следуют), а началами доказательства подобного рода, потому 

что они более известны [нам] и более очевидны и возбуждают веру в то, 

что доказывается. 

Итак, необходимо, чтобы начала также и физических вещей, их так 

называемые причины, доказывались из каких-нибудь более известных 

[положений] вообще, а, в частности, из таких, которые по природе боль- 

ше похожи на начала и могут служить причинами. Но этим не подобает 

заниматься физиологу, ибо знать причины начал его специальной науки 

выше его меры; это — дело вышестоящей науки, первой философии: 

именно она доказывает начала всех прочих наук, те начала, которые 

служат причинами; сама же она пользуется началами самодостоверными. 

Но можно и другим способом вывести умозаключения о началах 

физических вещей, основываясь на [сложных положениях], которые 

следуют за началами и из них складываются; это будут уже доказатель- 

ства не из причин, а из более известного, причем физик в этом случае не 

знает  [начал] а  они  только  известны  ему 

 Вот почему Аристотель не сказал «го научно- 

го  знания начал,  но  «из  познания 

 начал»: потому что их познание — от сопут- 

ствующих [начал, то есть следствий]  

Сопутствующие [начала или причины] сложены из более началь- 

ных и более элементарных; это [сложные] целые из частей. А для нас 

все сложное и слитное более известно и понятно, чем простое и частное, 

потому что сложное мы познаем с помощью ощущения, и именно такой 

способ познания наиболее доступен большинству из нас; простое же мы 

обычно познаем из [анализа] сложного. В самом деле, мы тотчас готовы 

опознать любое животное или растение, не затрудняемся сказать, что 

это вот — человек или лошадь, а это — смоква или виноград; но что 

они состоят из четырех элементов, знает не каждый. А уж какое именно 

сочетание и состояние элементов создает животное во- 

обще и именно данное животное, а какое — растение вообще и данное 

растение, — таким знанием может обладать лишь тот, кто добрался до 

вершины философии. 

Точно так же для нас более известны вещи общие и универсальные 

 

которые познаются как целые и более очевидны 

 

для нас, чем вещи единичные. Ведь 

легче распознать то, что [разглядываешь] на расстоянии, например, жи- 

вотное [познать] легче, чем человека, а человека легче, чем Сократа. 

Универсальное похоже на целое: в нем нерасчлененно сли- 

ты многие составляющие его [понятия или предметы], как в целом сли- 

ты его части; например, в живом существе не разграничены виды живо- 

го существа с их различиями. Так вот, универсальное, как и сложное, в 

силу своей слитности более известно для нас. Для нас оно в ходе позна- 

ния первое, а по природе — тоже вторично [то есть так 

же, как и чувственно воспринимаемое целое], ибо его не бывает без 

единичных  

По природе же известнее, яснее и понятнее более простое, несме- 

шанное и чистое. Вот почему диалектическая наука в своих исследова- 

ниях рассматривает обычно именно такие [предметы] и философствует 

о простых видах. Ведь она движется естественным путем, вместе с при- 

родой вещей, для которой более простое известнее и яснее сложного, а 

несмешанное понятнее слитного. 

А что неопределенное и слитное, как целое, кажется нам более из- 

вестным и понятным, об этом свидетельствуют имена: имя берет каж- 

дую вещь как целое, и лишь определение дает расчленение частей и 

элементов имени. В самом деле, знание по имени, например, крута, лег- 

кодоступно, и им обладает большинство [людей]; а вот определение 

круга как плоской фигуры, описанной одной линией так, что все [пря- 

мые], проведенные к ней из одной точки, равны между собой, — это 

определение, указывающее частные особенности круга

 

и рассматривающее его части и элементы, уже не доступно 

всем. 

Этот пример хорошо поясняет [природу] сложного и целого: в име- 

ни как в едином целом неразличимо слиты все части и элементы, разли- 

чаемые в определении; однако для пояснения универсального

этот пример уже не годится. В самом деле, универсалия подходит каж- 

дому из составляющих его [предметов в отдельности] (например, жи- 

вотное, человек или лошадь), в то время как имя подходит всем вместе 

составляющим определение [признакам], но не подходит каждому в 

отдельности: кругом нельзя назвать ни «фигуру», ни «описанное одной 

линией», ни какую-либо иную часть определения — одну или несколь- 

ко— но только все вместе. 

Вот почему Аристотель приводит и второй пример: у маленьких 

детей познание еще целостно и слитно, и всех мужчин они зовут отцами, 

а всех женщин матерями; с течением времени они научаются расчленять 

целостное на частное и особенное, приобретая более точное знание о 

своих родителях. Так и мы: пока мы познаем вещи, следуя целостному и 

слитному чувственному познанию, мы подобны младенцам, для которых 

любой случайный прохожий — отец; когда же мы продвинемся от 

слитных к несмешанным и обособленным, от сложных к простым и 

элементарным, тогда сделаем шаг вперед и окажемся ближе к научному 

знанию, ибо познаем не только то, что познается чувством, но и 

сообразное разуму, не только сложные вещи, но и их элементы, не 

только результаты, но и причины. 

«Впрочем, — как замечает Александр, — некоторые полагали, что 

Аристотель мог подразумевать здесь под «универсалиями»

между прочим и аксиомы, какими мы пользуемся при всех решительно 

доказательствах в силу их очевидности и которые не присущи особен- 

ным образом ничему, что с их помощью доказывается. Таковы аксиомы: 

«Всякое [суждение] есть либо утверждение, либо отрицание», или «Если 

от равных отнять равные, остатки будут равны». Они, несомненно, 

универсальны, потому что применимы ко многим [предметам] и 

охватывают все подпадающие под них единичные [случаи]». 

Вот таков, примерно, общий смысл и порядок сказанного [Аристо- 

телем] во вступлении. 

Особо же следует заметить, во-первых, что к данному изложению 

[то есть к физике] подходит пример целого и сложного, но отнюдь не 

универсального. Ибо общее не складывается из единичных как из эле- 

ментов, в отличие от целого и сложного: в самом деле, сложное не мо- 

жет быть сказуемым ни для одного элемента, как универсалия — сказу- 

емое для единичных. 

Во-вторых, следует иметь в виду, что познание целого и универ- 

сального двойственно, как, к примеру, и знание имени. Одно — слитно, 

нечленораздельно   и   приобретается   путем   голого   представления 

 

о предмете; оно грубее познания пу- 

тем определения. Второе — завершенное и объединенное, вобравшее в 

себя частные [познания]; это познание умное и простое, оно точнее пер- 

вого и больше связано с воображением  

 Первое познание 

обычно для большинства, второе — для достигших высочайших 

вершин. Ведь большинство и универсалии  понимает как 

общее 

 

содержащееся в частных и получаемое путем абстрагирова- 

ния одного голого свойства; как общую черту, которая 

проявляется сильнее различий и потому бросается в глаза. Вторые же, 

[то есть философы], с помощью ума постигают универсальное как це- 

лое, охватывающее частные [вещи] и пронизывающее их все насквозь; 

как общность, вобравшую в себя все различия и являющуюся их завер- 

шением. И если одному из большинства доводится слышать имя, на- 

пример, «человек», то он тотчас обращается к нерасчлененному пред- 

ставлению философ же, слыша имя, схватывает определе- 

ние в единой простоте: он умом постигает множество [частей] опреде- 

ления в единстве, сводя множество воедино и схватывая это единое. 

Это-то и есть настоящая наука, как дает понять и Сократ в Теэтете. *** 

Познание же путем определения и через элементы — как бы среднее 

между двумя вышеупомянутыми; оно ближе к рассуждению, чем к 

мнению Оно превосходит худшее 

[из двух видов цельного знания] точностью, но уступает лучшему, так 

как разделено: в нем всегда остается больше или меньше зияющих раз- 

рывов. 

Так же и в познании общих [понятий]: первым идет познание цель- 

ное и нерасчлененное, за ним — расчленение по отличительным при- 

знакам, и лишь затем возможно точное познание, собирающее отличия 

в общность. Так что когда Аристотель говорит, что познание общих 

[понятий] первое для нас, но последнее по природе, он имеет в виду то 

нерасчлененное знание, которое достигается путем абстрагирования 

голой общности, которая никоим образом не существует сама по себе. 

И третье, что следует знать, — это каков характер доказательства, 

относящегося к физическим предметам. 

 

явствует из очевидного движения физических [вещей]: нами должно 

быть положено в основу,— говорит [Аристотель], — что природные 

[вещи[, или все, или некоторые, подвижны, — это ясно из наведения27. 

Что начала противоположны, доказывается из согласия в этом физиче- 

ских [вещей — то есть противоположности во всех в них наличеству- 

ют]. А что [начала суть] форма и лишенность и нечто подлежащее, 

доказывается из изменения физических [вещей]. В самом деле, если 

изменение происходит не из чего угодно во что угодно, а из, например, 

немузыкального в музыкальное и вообще из не такого в такое-то; и если 

необходимо, чтобы всякое изменение происходило относительно 

некого неизменного подлежащего, — ясно, что [начала] противо- 

положны и [суть не что иное как] форма и лишенность, соотнесенные с 

бесформенным подлежащим. 

Одним словом, истину о физических началах следует исследовать, 

отправляясь от ощущений и чувственно воспринимаемых [вещей]. Надо 

послушаться Феофраста, который разбирает этот вопрос в первой книге 

Физики и пишет так: «Поскольку ни о чем нельзя рассуждать, не при- 

нимая в расчет движение, ибо все природное в движении, изменение и 

страдание, постольку никто, рассуждая о них [то есть природных ве- 

щах] не может обойтись без ощущения. Именно отправляясь от ощуще- 

ния должно пытаться рассматривать либо сами по себе феномены, либо, 

исходя уже из них (феноменов), их более подлинные и первичные нача- 

ла, если таковые существуют». 

Именно таким способом, я думаю, правильнее восходить от более 

известного для нас к началам. Однако пора переходить к следующему 

вопросу. 

ПРИМЕЧАНИЯ 

1 См. прежде всего первую главу шестой книги Метафизики. Физика, по 

Аристотелю, — одна из трех частей теоретической философии наряду с бого 

словием (первой философией, или метафизикой) и математикой; физика — вто 

рая философия после богословия (см. Метафизика VI, 1, 1026а13; IV, 3, 1005bl; 

VII, 11, 1037а15). "Предмет учения о природе составляют чувственно воспри 

нимаемые сущности, ибо им свойственно движение» (Метафизика ХП, 1, 

1069а36). 

2 Александр Афродисийский, философ-перипатетик, самый известный из 

ранних комментаторов Аристотеля. Годы рождения и смерти его неизвестны, 

известно только, что в 198 г. император Септимий Север назначил его преподат 

вать философию в Афинах, в благодарность за что Александр посвятил ему и 

его сыну Каракалле трактат О судьбе. Александра очень ценили и обильно ци 

тировали все позднейшие комментаторы Аристотеля и неоплатоники. 

3 О небе III, 1, 298b6. 

4 Физика I, 1,184а14-16. 

5 Там же, Ш,1, 200b21. 

6 Адраст Афродисийский, перипатетик середины II века н. э., писал, вслед за 

Андроником Родосским, о порядке Аристотелевских сочинений, комментировал 

Никомахову этику Аристотеля, Этику Феофраста, Тимея Платона 

7 Буквально, геометрическое равенство —  

8 — ср. у Аристотеля в последней книге 

Физики: «Так как в существующих [предметах] необходимо должно быть не- 

прерывное движение, а оно едино, и единое движение должно быть движением 

какой-то величины (так как не имеющее величины не движется), и притом еди- 

ной, приводимой в движение единым (иначе оно не будет непрерывным, а будет 

рядом следующих друг за другом смежных и разделенных движений), то если 

существует единый двигатель, он приводит в движение... будучи неподвиж- 

ным...» (10, 266b22). 

9 Физика VIII, 10, 266b — и до конца. 

10 Македонский царь, одерживал победы над персами в 334 г. до н. э. при 

Гранике и в 331 г. при Гавгамелах. 

11 Перевод М. Н. Ботвинника и И. А. Перельмутера (Плутарх, Сравнитель 

ные жизнеописания, т. 2 (М., 1994) с. 120. Там же Плутарх продолжает: «Успо 

каивая уязвленное честолюбие Александра, Аристотель оправдывается, утверж 

дая, что эти учения хотя и обнародованы, но вместе с тем как бы и не обнародо 

ваны. В самом деле, сочинение о природе было с самого начала предназначено 

для людей образованных и совсем не годится ни для преподавания, ни для са 

мостоятельного изучения»). 

12 В переводе В. П. Карпова переданы как «исследования»: «Наука 

возникает при всех исследованиях...». Это вполне правильно, однако при таком 

переводе непонятен комментарий Симпликия и Александра Афродисийского — 

см, примечание 22. Можно было транслиттерировать греческое слово «метод», 

 Феофраст из Эреса (на Лесбосе)— ученик Аристотеля, ставший после не 

го в 322 г. до н. э. главой перипатетической школы. 

14 Порфирий (234-ок. 304 гг. н. э.), родом из Тира — философ-неоплатоник, 

ученик и преемник Плотина, автор множества по большей части не дошедших 

до нас комментариев к диалогам Платона и всем важнейшим трактатам Аристо 

теля. 

15 Физика I, 9,192а34. 

16 Евдем Родосский — ученик Аристотеля, преподававший в перипатетичес 

кий школе вместе с Феофрастом, затем вернувшийся на Родос. Почти все фраг 

менты его Физики в Пяти книгах известны нам из сочинений Симпликия. 

17 Буквально, «завершает то, что посредством нее» —  

18 Государство 533с. Симпликий цитирует по памяти. Ср. пер. А. Н. Егу- 

нова: «У кого началом служит то, чего он не знает, а заключение и середина 

состоят из того, чего нельзя сплести воедино, может ли подобного рода несо 

гласованность когда-либо стать знанием?» Речь идет о «геометрии и тех науках, 

которые следуют за ней». Им «лишь снится бытие, а наяву им невозможно его 

увидеть», поскольку они, «пользуясь своими предположениями... не отдают 

себе в них отчета». 

19 Государство 476d. 

20 Там же, 479d. 

21 Никомахова этика, глава 7. 

22 Слово: у Аристотеля может обозначать то же, что и мы называем 

словом «метод», то есть путь и способ исследования (ср. в Первой аналитике I, 

31: и и переведены Б. А. Фохтом как способ 

исследования (I, 31, 46а32; 46b26; 46b36), что совершенно справедливо). 

Однако чаще это слово означает само исследование, рассуждение или 

трактат. Так, ссылаясь в Метафизике на собственную работу Физика, Аристо- 

тель называет ее — «это было сказано в сочинении о природе» 

(ХШ, 1, 1076а9); то же — в Движении животных 704b13, в Физике Ш, 1, 200ЫЗ. 

Кроме того, выступает синонимом таких слов, как  

 

обозначая специальную отрасль знания, науку, 

дисциплину; в частности, множественное обозначает именно «науки» в 

современном смысле слова. Но так как здесь «наука» — —употребля- 

ется в смысле особого, строго доказательного рода знания, а не его специальных 

предметных отраслей, то мы, вопреки переводческой этике, Использовали ла- 

тинское слово «дисциплина». 

23 Это знаменитое место, где Аристотель говорит о пути всякого познания, 

давало повод для разных толкований. Здесь Аристотель утверждает, что во вся 

ком познании мы идем от общего к частному:  

 

Однако во Второй аналитике (I, 1, 71а34-71b5 — еще чаще цитируемое 

место) Аристотель утверждает, по-видимому, прямо противоположное: «...Не 

му восприятию; под предшествующим и более известным безусловно — более 

отдаленное от него. Всего же дальше [от него] — более общее, всего ближе к 

[нему] — единичное, и оба они противолежат друг другу». Таким образом, со- 

гласно Второй аналитике познание восходит от единичной чувственной вещи 

ко все более общим понятиям, что ближе к толкованию тех, кто считает Арис- 

тотеля последовательным материалистом. 

Большинство современных комментаторов Аристотеля (в частности, Трен- 

деленбург, Риттер, Целлер, Карпов, Рожанский) не склонны видеть между вы- 

сказываниями Физики и Второй аналитики никакого расхождения по существу, 

отмечая лишь не вполне обычное словоупотребление. В Физике, согласно Э. 

Целлеру, «идет речь не о логическом, а о чувственном общем, о еще неопреде- 

ленном представлении предмета: так, например, мы получаем общее представ- 

ление о каком-либо теле прежде, нежели различим его составные части. Однако 

сами по себе простые элементы всегда первичнее того, что из них составлено» 

(Philosophie der Griechen, Bd. 3, (Leipzig, 1879, ed. ZELLER), S. 197-198). Пере- 

водчик Физики В. П. Карпов объясняет слова  

 — «нужно восходить от общего к единичному» следующим обра- 

зом: «Обычно термины когда они противопоставляются 

друг другу, означают у Аристотеля общее и частное. Но в данном случае выра- 

жение нельзя переводить как 

от общего к частному; здесь эти термины обозначают, скорее, соответственно: 

1) непосредственное восприятие вещи в ее конкретной целостности и нерасчле- 

ненности и 2) рассмотрение ее «по частям», то есть уяснение элементов, из ко- 

торых она состоит» (Аристотель, Сочинения в четырех томах, т. 3 (М., 1981), с. 

560). Так же объясняет «знаменитое указание Аристотеля» и И. Д. Рожанский: 

«Вещи, данные нам в нашем непосредственном опыте, в своей исходной слит- 

ности и целостности, кажутся нам понятными и ясными. На самом деле («по 

природе») они еще не поняты, не познаны нами, ибо подлинное, научное позна- 

ние связано с уяснением их начал. Для того, чтобы уяснить начала, которые, по 

сути дела, действуют в любом естественном процессе (но только неявно, в 

скрытом виде), нужно расчленить эти вещи на их составные части, логически 

проанализировать их» (там же, с. 16). 

Однако как для самого Аристотеля, так и для его эллинистических и затем 

схоластических комментаторов вопрос о соотношении общего и частного как в 

познании, так и в бытии, представлялся куда менее однозначным. 

В десятой главе XIII книги Метафизики Аристотель рассуждает об общем 

и единичном в связи с критикой платоновского учения об идеях. «Предмет зна- 

ния — общее... это ясно из доказательств и определений...». Этот предмет — 

начала и причины вещей. Но «если начала действительно суть общее, то... не- 

сущность будет первее сущности: ведь общее не есть сущность». В самом деле, 

согласно Аристотелю, первая сущность, первичное бытие — это единичная 

вещь, о которой можно сказать вот это. Если начала — нечто общее, то бытие 

происходит из небытия, что, может быть, естественно для новой философии, но 

решительно неприемлемо для Аристотеля. (О том, что общие начала, с другой 

стороны, нельзя признать и единичными существующими вещами, как плато- 

новские идеи, Аристотель подробно писал выше.) «Что предмет всякого позна- 

ния — общее, а потому и начала существующего должны быть общими, но вме- 

сте с тем не быть отдельно существующими сущностями — это утверждение... 

вызывает наибольшую трудность из всего сказанного; оно в некотором отноше- 

нии истинно, а в некотором неистинно». Ясно, что «знание в некотором отно- 

шении есть общее знание, а в некотором — нет». 

Для разрешения этой трудности (как и многих других) Аристотель предла- 

гает категории возможного и действительного: «Дело в том, что знание, так же 

как и познавание, двояко: с одной стороны, это имеющееся в возможности, а с 

другой — в действительности. Так вот, возможность, будучи как материя общей 

и неопределенной, относится к общему и неопределенному, а действительность, 

будучи определенной, относится к определенному, есть вот это и относится к 

вот этому». (Аристотель, Сочинения в четырех томах, т. 1 (М., 1976), с. 348- 

349). Саму трудность Аристотель здесь так и оставляет неразрешенной. Однако 

из сказанного очевидно, что знание, возрастая и реализуясь, должно продви- 

гаться от возможного к действительному — от общего и неопределенного к вот 

этому, к единичной сущности. Или же (о чем Аристотель здесь не говорит), к 

тому, что делает вот эту вещь именно вот этим, а не чем-то другим — к фор- 

ме. Форма по-гречески — так называется платоновская идея, опровержению 

понятия которой и посвящена XIII книга Метафизики; ясно, что ссылкой на 

это противоречивое понятие Аристотель не может разрешить возникшее из-за 

него же противоречие, не впадая в ошибку petitio principii. Иное дело — по- 

зднеэллинистические комментаторы Аристотеля, прошедшие школу неоплато- 

низма, в котором понятие разрабатывалось на основе и платоновского уче- 

ния об идеях и аристотелевского учения о форме уже не одно столетие. 

Предваряя истолкование Симпликия, скажем, что он выходит из положе- 

ния, объявляя более известными для нас как самые общие родовые понятия 

(универсалии), так и единичные чувственно воспринимаемые вещи — и те и 

другие представляют собой слитное, нерасчлененное целое. А более известное 

по природе — это вид, или форма В этом отнюдь не следует видеть како- 

го-то особого платонизма Симпликия — точно так же интерпретировали это 

место и не-платоники схоласты, в частности, Фома Аквинский в своем коммен- 

тарии к Физике — см. приложение. 

24 Физиологами, или физиками Аристотель и его комментаторы называют 

философов-досократиков, в первую очередь, ионийцев: Эмпедокла, Анаксагора, 

Левкиппа и Демокрита. 

25 Ср. Тимей 59с. 

26 Аристотель, Физика 1,2,185а27. 

27 Там же, I, 2, 185а12.