Интервью с основателем и куратором нового культурно-просветительского проекта JanusAcademy Натэллой Сперанской. О классическом и современном образовании, кризисе культуры и античном наследии.

- Натэлла, если можно, в нескольких словах – что такое третье Возрождение, которое вы обозначили как главную идею проекта Академии?

- Идея Третьего Возрождения была одной из главных культурно-философских идеологем Серебряного века русской культуры. Впервые о ней заговорил известный филолог-классик Фаддей Францевич Зелинский, русский по языку и рождению, поляк по крови и эллин по духу. Суть этой идеи заключалась в том, что европейский мир пережил два великих Возрождения Античности — Романское, это XIV-XVI вв. и Германское, которое пришлось на XVIII-XIX вв. Грядущее — третье Возрождение — по мнению Зелинского, будет инициировано третьим великим народом, а именно славянами.

Зелинский основал Союз Третьего Возрождения, куда вошли такие люди, как И. Анненский, братья Бахтины, Густав Шпет и др. Интересно, что этот Союз, провозгласивший своей целью возвращение к Античности как к живой силе, появился почти в то же время, что и движение по возрождению духа Античности на германской почве — «Третий гуманизм», — которое возглавил Вернер Йегер, автор трехтомного труда «Пайдейя. Воспитание античного грека». Третье Возрождение было грандиозным проектом Серебряного века русской культуры. И я как человек, который, во-первых, считает себя филэллином, а во-вторых, чья интеллектуальная деятельность связана с Classical Reception Studies, незамедлительно «унаследовала» идею Третьего Возрождения и сделала ее центральной как в своей просветительский миссии, так и в проекте Janus Academy.

В сочинении “Об упадке оракулов” великий посвященный Плутарх рассказывает древнее предание: во времена царствования императора Тиберия (напомню, что это был период вытеснения римского язычества новой религией – христианством) из Пелопонесса в Италию направлялся корабль. И когда он проходил мимо острова Паксос, корабельный кормчий, египтянин Фармуз услышал, как кто-то окликнул его с берега. Фармуз ответил неизвестному и услышал тогда весть о смерти бога Пана. Голос с берега повелел кормчему возвестить на острове Палодес, что “умер великий Пан”. Фармуз послушался неизвестного и повторил его слова жителям Палодеса. До слуха его донеслись только стенания и плач. Наступил конец древнего мира.
Но не был ли обманут корабельный кормчий, и чью же волю он так безропотно согласился исполнить? Если бы этот египтянин был посвященным, он бы выкрикнул в ответ: “Боги Греции бессмертны!” и тщетны были бы дальнейшие попытки приблизить конец языческого мира, объявив об уходе богов, стерегущих его порядок. Фридрих Ницше, осмелившийся заново открыть миру Аполлона и Диониса, как никто другой знал об их неминуемом возвращении. “Тень грядущих богов должна заставить вас умолкнуть”, — обращался он к легиону потомков Фармуза, все еще кричащих о смерти великого Пана. Осуществляя поворот к античному мировоззрению, Ницше призвал богов свободных и философствующих, опасных и вечно возвращающихся, богов, несущих в себе бытийную формулу amor fati, как высшее состояние приятия бытия. Изумрудная красота Диониса и мудрость дельфийского Аполлона творили новый – дионисийско-аполлонический – тип человека, смело вступающего в тотальное единство с первоосновой мира.

Три Логоса не просто два + один. Это не механическое добавление к Аполлону и Дионису еще одной фигуры. Это нечто гораздо более важное и глубокое. Дуальная топика Ницше, сама по себе гениальная, с которой я и начал и без которой не было бы даже возможности подойти к теме трех Логосов, затушевывает фундаментальное различие между Дионисом и Кибелой, что и не позволяет поставить точный диагноз нашему времени, а точнее, контемпоральному состоянию современной европейской и евроцентричной цивилизации. А этот диагноз – полная доминация Великой Матери. Кибела сегодня полновластно царствует. Это и есть самое драматическое в Ноомахии: мы имеем дело не с Дионисом, приходящим на смену Аполлону классической рациональности. Мы имеем дело с Титаном и царством количества (Р. Генон), с Империей Материи.

Термин «иудеохристианство» возник в исторической на­уке в связи с необходимостью обозначить конгломерат христиан­ских общин, в которых вера в Исуса сочеталась с исполнением за­кона Моисеева в той или иной мере и форме, особенно принимая во внимание тот факт, что отнюдь не все они находились в первые века в общении с христианами из не-иудеев, а впоследствии — со вселенской (т. е. имперской) церковью. До конца XIX столетия в связи с этим феноменом находили достаточным говорить исклю­чительно о различных еретиках, особенно об евионитах — вооб­ще, феномен этот понимался исключительно как локальный, вто­ростепенный и давно прошедший. Однако в последующее сто­летие стало ясно, что евиониты — имя столь же собирательное, как — скажем — индуисты, что в реальности существовало огром­ное количество как самих таких «евионитских» общин, так и «еви­онитских» учений (а вероятно, и Писаний). Более того, по мере осознания зависимости раннего христианства от иудейской те­ософии рубежа эр и современного ей иудейского аскетического сектантства, стали обращать внимание и на то, что сам Исус про­жил жизнь скорее «евионита», нежели «католика» или «ортодок­са» в позднейшем понимании этих слов, и что то же самое отно­сится еще даже в большей мере к апостолу Иоанну и его кругу2. Наконец, стало возможным понять иудеохристианство как нечто конституирующее христианство как таковое, нечто непреходящее, вышедшее на историческую сцену отнюдь не с целью растворить­ся во вселенской церкви, как только она возникнет и окрепнет. В рамках этого сознания в течение последнего века возникло и суще­ствует значительное количество религиозных групп «мессианских иудеев/евреев».